Любви? Эльзе хотелось расхохотаться. Видимо, собеседник и впрямь проницателен, если насквозь ее разглядел. Но вместо того, чтобы признаться, она только крепче стиснула зубы.
— Любовь моя велика. Позвольте трудом на общее благо доказать это.
— Боюсь, у нас не тот труд, к которому ты привыкла, — отрезал мужчина.
Он уже сделал движение рукой, собираясь отослать Эльзу прочь, и ее сердце ухнуло вниз, словно в то самое узкое окошко провалилось. Если ее не примут послушницей, если отошлют прочь — все пропало. Конечно, Эльза родилась изнеженной благородной аристократкой, тут настоятель не ошибался, но она еще оставалась частью своей семьи, а в их семье характеры у всех были непростые. Оглядевшись, она вмиг приняла решение, схватила с края кровати монашескую плеть из дубленой кожи, размахнулась как следует и со свистом опустила ее себе на плечо.
Глаза тут же защипало — в детстве так случалось, если палец ножом случайно резала — по спине разлилось тепло, но внутри не было боли, только ярость от того, что кто-то посмел чинить препятствия на ее пути.
— Сколько еще нужно, чтобы доказать? — спросила она с вызовом, но посмотрела почему-то не на мужчину за столом, а на чернолицего молчаливого наблюдателя.
Показалось, что тот улыбнулся чуть-чуть шире.
— Хватит, — поморщился настоятель, — Ступай. Натаскай воды да помойся, на первое время на кухню тебя определим, а там грязи не место.
Эльза действительно не принимала ванну уже давно, не предпринимала попыток даже умыться снегом, как это делали остальные ее спутники, но поступала так умышленно. Краска, придающая ее бледной аристократической коже более неблагородный цвет, еще имелась в запасе, но рано или поздно кончится, а как быстро получится найти Иву — неизвестно, поэтому лучше поэкономить. Грязь же естественным образом помогала замаскироваться. Да и на кухню Эльзе не хотелось, пришлось бы целый день у плиты торчать, на разведку не выйдешь, о других затворниках многого не разузнаешь.
— Я не могу помыться, — виновато насупилась она, — это… это мой обет укрощения плоти. Покойный муж всегда говорил, что я очень красивая и нравлюсь другим мужчинам. Я гордилась этим, не скрою. Теперь избавляюсь от ложной гордыни.
— Ну что ж, — настоятель пожевал губами, ответ его вполне удовлетворил, — будешь тогда полы мыть и отхожие места. Для замарашки самое лучшее дело. Ступай, тебе дадут тряпки и ведра.
Напоследок, у самого порога, Эльза обернулась — никакого человека с черным лицом в углу не было.
Остаток дня она потратила на то, чтобы устроиться на новом месте. Настоятель не шутил, когда говорил, что работы будет невпроворот. Водопровода, как в благоустроенных столичных домах, тут не построили, поэтому приходилось ведрами таскать снег с монастырского двора, растапливать над огнем и пускать в ход. Старшая монахиня сразу предупредила новую послушницу, что в гостевую часть ее не пустят, туда направляют только опытных и лучших, так что придется драить неотапливаемые комнаты и коридоры, а не раскатывать губу на работу в теплых покоях. Эльза не возражала. Она трудилась в поте лица, радуясь, что это даже помогает согреться, а сама внимательно смотрела и слушала, надеясь обнаружить хотя бы крохотный намек на потерянную девочку.
Как только наступила ночь, она упала в постель без сил, забыв поужинать куском черного хлеба и кружкой горячего чая, которые полагались перед сном.
Среди ночи Эльза проснулась от странных звуков. Сначала она с трудом приподняла тяжелые веки, но потом рывком распахнула глаза и села на постели. Вокруг творилось что-то невообразимое. Остальные девять послушниц, с которыми ее поселили в одной комнате, бились в судорогах, рвали на себе ночные рубахи и волосы, предавались экстазу. Это походило на всеобщее буйное помешательство, но Эльза, с которой со времени появления в монастырях уже несколько раз происходили необъяснимые вещи, восприняла все более-менее спокойно. Она уже поняла, что тут дело нечисто, и лишь больше уверилась, что движется в правильном направлении. Где еще ведьмаку прятать пленницу, как не в зачарованных местах?
Поднявшись с постели, Эльза накинула теплую одежду и вышла в коридор. Люди пробегали мимо нее, выпучивая глаза и корчась, двери в другие комнаты стояли распахнутыми настежь, в проемах виднелись монахи, поливающие на себя расплавленный воск, но она все равно заглядывала в каждую, надеясь увидеть дочь.
Наконец, она наткнулась на дверь, которая была закрыта. В сравнении с остальными это выглядело подозрительно и сразу привлекло внимание. Эльза повернула ручку, вошла внутрь и остановилась, схватившись за сердце.
— Мама?
Волчица, седая и изможденная, сидела на полу возле кровати и затравленно смотрела на гостью. Всеобщее помешательство, похоже, не тронуло ее, но и проблеска узнавания при виде собственной дочери не появилось. Эльза сорвала с головы парик, который не снимала даже на ночь, отшвырнула его на кровать, упала перед Ольгой на колени.
— Мама. Мамочка… до чего ты себя довела?
— Я в-вас н-не знаю, — в выцветших глазах Ольги появился страх, она попыталась оттолкнуть девушку и отползти подальше.
— Мама, это же я, Эльза. Я твоя дочь.
— Эльза? — лаэрда прищурилась, вглядываясь в лицо, потом покачала головой. — Нет. Не-е-ет. Моя Эльза маленькая. Я видела ее. У нее такая рубашечка… — Ольга потрогала собственное рубище, — коричневенькая. Как у меня.
— Как у тебя? — сердце у Эльзы замерло, она схватила мать за плечи, борясь с порывом встряхнуть, чтобы заставить выражаться яснее. — Где ты видела ее, мама? Где ты видела свою дочь?
— Ну как же… — доверчиво похлопала глазами та, — она вчера ночью ко мне приходила. Отпрашивалась погулять. А вообще она живет на детской половине, за ней там няньки смотрят. За кухней на два пролета вверх если подняться, там они и живут.
Эльза вскочила на ноги и выбежала в коридор. Няньки, о которых твердила мать, вполне могли оказаться монахинями, приглядывавшими за детьми, сама Ива наверняка внешностью не только на отца походила, вызвав у родной бабушки умственный конфуз при встрече, а коридор за кухней… он в самом деле существовал, просто не довелось еще туда попасть.
— Скажи Эльзе, чтобы позвала брата ужинать, — донесся ей вдогонку голос Ольги.
Цирховия
Двадцать восемь лет со дня затмения
Как и следовало ожидать, ведьмак во всем признался. Не выдержал, когда Марта в порыве страсти решила сесть ему на лицо. Северина поймала себя на мысли, что собственноручно организовала изнасилование мужчины, но ничуть не пожалела о своем плане. Она дала ему опробовать на своей шкуре лишь малую толику насилия, которое он сам учинял над другими. Димитрий заставил ее накрепко заучить урок: заваривая горькую кашу, будь готов и сам отведать ее сполна. Раньше она думала, что жестокость — это цепочка, которая бесконечно тянется и тянется, пока все новые жертвы передают ее
