Эльза сидела на скамье рядом с подругой и держала ее за руку, и только в ней одной, пожалуй, Северина сомневалась — ведь ей единственной хвасталась тем, что закрутила интрижку со взрослым мужчиной. Но верная Эль не произнесла ни слова, не предала ее, лишь один раз пристально посмотрела в глаза, и все.
На все вопросы Северина отвечала одно и то же: майстер Ингер намекал, что не поставит ей хорошую оценку, если она не сделает ему приятно, всячески преследовал и изводил ее в школе. Что именно надо сделать — она не догадывалась, пока однажды он не застал ее в раздевалке и не начал щупать. Она боялась рассказать кому-то о домогательствах, потому что стыдилась признаваться, за какие места ее трогал преподаватель. Она и теперь стыдится (в этом месте полагалось заплакать), потому что никто раньше не рассказывал ей, что происходит между мужчиной и женщиной (в этом месте отец темнел лицом). И это ужасно, и страшно, и очень плохо (в этом месте все сочувственно вздыхали). Майстер Ингер встретил ее на празднике, а она, конечно, сама виновата, ей не стоило одеваться так красиво, потому что с ним случилось что-то непонятное, он снова трогал ее в укромном месте, тяжело дышал и угрожал, что если они сейчас же не поднимутся вместе наверх, он проникнет ночью в ее дом и сделает с ней кое-что еще более ужасное. Она боялась, поэтому уступила. Она не смогла трезво оценить, сможет ли преподаватель на самом деле проникнуть в их особняк, из-за того, что сильно испугалась. Она потеряла надежду, что кто-то поможет ей, но, к счастью, их нашли. Правда, к сожалению, слишком поздно, чтобы тут можно было что-то исправить…
Эльза с каменным выражением на лице слушала ее исповедь, отец изредка отходил, чтобы глотнуть воды, майстер Ингер уткнулся лицом в ладони и по-детски громко заплакал. Сколько жертв можно принести на алтарь любви? Северина обводила благородное собрание влажным от собственных слез, но холодным взглядом, постоянно сбиваясь со счета.
Ее служанка, присутствовавшая на празднике, тоже должна была выступить свидетельницей, но внезапно пропала. Как в воду канула, и как ее ни искали, найти не смогли. Никто так и не узнал о простом и коротком разговоре, который состоялся накануне между девушкой и ее госпожой.
— Дура, — сказала ей Северина, убедившись, что они могут общаться без опаски, — неужели ты поверила, что отец прогонит меня? Посмотри, он сидел у моей постели всю ночь, утешал меня и утирал мои слезы. Он и не собирается наказывать, он жалеет меня. Я — его единственная дочь. Если вздумаешь что-то ляпнуть, я вспомню, как ты спала с садовником, а экономка это подтвердит. — Она мягко улыбнулась. — Да и он сам тоже. И тогда окажется, что это ты меня развратила, научила плохому и толкнула в объятия майстера Ингера, а потом, мало ли, выплывет, что вы вообще подельники.
Девушка слушала ее, застыв, как мраморное изваяние.
— Но я обещала тебе свободу, — уже другим, миролюбивым тоном продолжила Северина, — и обещания свои держу. Вот. Возьми эти деньги. Их хватит, чтобы уехать куда-нибудь и перебиться, пока не найдешь новую работу. Ты сослужила мне хорошую службу, и за это я говорю тебе "спасибо".
Служанка молча взяла тканевый мешочек, набитый хрустящими купюрами. Не зря Северина столько дней собирала их, утаивая понемногу от отца. Когда-нибудь, многими годами позже, ее божественно красивый и жестокий муж скажет: "Когда бьешь — целуй", и она поймет, каким магическим влиянием на окружающих обладают эти два простых действия, если чередовать их между собой именно в такой последовательности. Но тогда, в юности, она выбрала способ интуитивно. На следующее утро девушки и след простыл. С каким же суеверным ужасом она взглянула на госпожу напоследок. Какое же это приятное ощущение — видеть, как меняются люди, когда понимают, как недооценивали тебя.
Тот факт, что Северина достигла брачного возраста, смягчал наказание майстера Ингера, и вопрос о смертной казни закрыли, но ее благородное происхождение его вину ухудшало, поэтому в итоге его приговорили и отправили на долгие годы в дарданийские предгорья валить хвойный лес. Не самое худшее наказание, если учесть, что периодически канцлер издавал указы о досрочном освобождении заключенных в честь, например, рождения очередного наследника или наследницы трона или другого знаменательного для страны события. У майстера Ингера еще оставался шанс вернуться к нормальной жизни.
— Северина, — завопил он вдруг, когда на его запястьях защелкнули тяжелые железные кандалы и повели из зала. — Северина. Северина. Северина.
Осужденный брыкался и кричал, без конца повторяя ее имя, пока стража с трудом не вытолкала его прочь. Она так и не поняла, что он хотел ей сказать.
Обрушив справедливое возмездие на обидчика дочери, отец Северины засел в кабинете с бутылкой коньяка. Она нашла его там, согнувшегося над столом и обхватившего седую плешивую голову руками. И снова ее кольнула жалость: он такой старый, никем не любимый, слабый и несчастный, как ветхий дом, в котором уже никто не живет. Опоры его подкосились, и стены вот-вот рухнут от любого ветерка. А этот ветерок, готовый его свалить, паруса ее кораблей только наполняет.
— Это я виноват, — услышав скрип дверных петель, он поднял на дочь красные измученные глаза, — я совсем забросил тебя, оставил без внимания. Ты же столько раз меня в этом упрекала… Аннелика прокляла бы меня за это.
— Виноват, — Северина приблизилась и уселась на свободный стул возле отцовского стола, — но теперь уже ничего не поделать. У тебя еще есть шанс все исправить, я ведь жива, никуда не делась, сижу вот перед тобой. — Она поколебалась и добавила совсем тихо: — И ты меня прости. Я люблю тебя, папа. Поэтому и нервы мотала, что так нуждалась в тебе и кусочке твоего внимания. И тоже виновата. Я тебя опозорила.
Отец растроганно прослезился, взял ее за руку своими длинными и тонкими, созданными для чернил и бумаги пальцами, сжал в ладонях.
— Я же не такой судьбы для тебя хотел, доченька. А теперь что тут можно исправить? Если бы мы могли как-то замять это дело… Но все общество в курсе беды, которая случилась с тобой. Никто теперь
