Еще один удар почти сбил Эльзу с ног. Ее подхватило потоком бегущих людей, проволокло по площади, и сколько она ни старалась вырваться, сколько ни вытягивала шею, больше ничего не удалось увидеть. Пойманные в ловушку горожане в поисках убежища прятались в темпл, и Эльзу вместе со всеми тоже затолкали туда.
Зажатая между чужими туловищами и руками, она почти не могла шевелиться, даже вздохнуть как следует полной грудью — и то не могла. Праздник превратился в кошмар, в довольно просторном помещении не осталось уже свободного места, плакали дети и женщины, взволнованно переговаривались мужчины. И все они прислушивались к звукам, доносящимся снаружи. Грянет взрыв? Или же нет?
Святые со стен взирали на них с сочувствием, главный служитель взобрался на алтарь и дрожащим голосом призывал собравшихся молить светлого бога о спасении. Волнение усилилось, когда в темпле появился еще кто-то. Эльзе пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть за чужими головами. Оборотни… пятеро крепких мужчин прокладывали путь для своего наместника. Он остановился, надежно защищенный их кругом, поднял голову, взглянул наверх, под самый купол, расписанный чудесными руками мастеров.
Он улыбался. Эльза затаила дыхание, не веря своим глазам. Улыбка не светлая — саркастичная и насмешливая. И очень-очень горькая. Она смотрела на своего брата, на человека, который когда-то слишком сильно ее любил, и гадала, что же заставляет его так улыбаться. И не находила ответа.
Внезапно Димитрий улыбаться перестал. Он дернулся, оборачиваясь вокруг себя, выискивая кого-то взглядом в толпе, и Эльза почувствовала, как по спине пробежал холодок. Запах. Алекс говорил, что на улице ее запах трудно поймать, но каков он в закрытом помещении, если стоять в пяти-шести метрах друг от друга? Да, людей много, и разнобой ароматов просто удушающий. Но все же…
Димитрий снова повернулся, на этот раз в ее сторону. Его ноздри раздувались, взгляд метался, перескакивал от одного человека к другому. И по Эльзе скользнул тоже, она едва успела чуть склонить голову. К счастью, взгляд Димитрия скользнул — и не зацепился. Он не узнавал ее. Чувствовал, но не узнавал. А она ощущала себя так, словно стояла на пронизывающем ветру голой.
Мужчина целует ее в лодке, скользящей по черной воде…
Мужчина прижимает ее к стене и стискивает руки…
Мужчина ее бьет…
Мужчина целует…
Люди вокруг слишком волновались за свою жизнь, чтобы обратить внимание на наместника и девушку, застывших друг напротив друга. Эльза стиснула зубы, чтобы не застонать: картинки из воспоминаний понеслись в голове с бешеной скоростью. Губы Алекса на ее губах. Губы Димитрия на ее губах. Руки Алекса на ее теле. Руки Димитрия на ее теле. Его кровь. Ее кровь. Их кровь. Он двигается, через ее боль, через крики, на ней, в ней: мужчина, который ее бьет и целует. Они оба любили ее слишком сильно, только каждый — по-своему. И каждый по-своему сломали жизнь ей.
Эльза моргнула, снова посмотрела на брата: на его лице постепенно проступал… дикий ужас. Она помнила этот ужас, помнила его бешеный взгляд, когда он впервые поцеловал ее. И теперь Димитрий, кажется, снова испытывал это. И безумно боялся. Ее, самого себя — кто знает?
Неизвестно, сколько они так простояли, пока кто-то не принес с улицы весть, что площадь пуста и можно выходить. Взрыва не прогремело, и это наверняка означало, что преступник все-таки обезврежен. Наместник вышел одним из первых вместе с охраной, его спина была прямой, подбородок — вздернут, на лице — уже ни капли эмоций, и только Эльза догадывалась, каким оставался его взгляд. Сама она постояла еще немного, ожидая, пока самые нетерпеливые вырвутся на свободу, потом вместе с потоком остальных тоже устремилась к дверям. Оставаться дольше нельзя, толпа — ее прикрытие, без них она будет слишком бросаться в глаза. По пути Эльза невольно обвела взглядом стены. Илларий, Далия, Сомния, Южиния, Телфа, Аркадий, Мираклий… святые взирали на нее свысока. Милые, чистые лики, преисполненные света и добра. Лживые, самовлюбленные рожи с приторно-сладкими улыбками. Эльза сообразила, что до сих пор сжимает в руке статуэтку Огасты. Пальцы побелели, стиснутые вокруг туловища святой, и она слегка расслабила их.
А на выходе из темпла, под недоуменными взглядами случайных свидетелей, разбила статуэтку о стену и выбросила черепки в снег.
Цирховия
Шестнадцать лет со дня затмения
— Она не придет, — каждый раз говорила Алексу Северина и похлопывала его по руке в знак сочувствия.
За то время, что он провалялся, ощущая себя бесполезным куском мяса, в госпитале, его навещали многие: друзья и едва знакомые приятели, девушки этих друзей и приятелей, девушки-приятельницы и девушки, которых он когда-то целовал, но сумел расстаться друзьями. Алекс даже не ожидал, что столько людей захотят пожелать ему здоровья и поддержать. Одни сидели с ним и болтали для поднятия настроения, другие оставались ненадолго, но приносили что-нибудь вкусное и полезное для восстановления сил. Мать неусыпно дежурила у кровати, бросив работу и все дела, и Северина вот частенько забегала. Завидев в дверях женский силуэт и темные волосы, с колотящимся сердцем он начинал ерзать на больничной койке, но это всегда оказывалась лишь подруга его волчицы.
Эльза не приходила.
— Она придет, она придет, — твердил он себе, как умалишенный, не сводя глаз с дверного проема.
— Она не придет, — снова сочувственно вздыхала Северина и похлопывала его по руке.
Время шло, и его раны заживали, и доктора начали поговаривать о том, что следующий этап выздоровления он вполне может пройти у себя дома. Тогда Алекс начал искать Эльзе оправдания.
— Она наверняка еще сидит под домашним арестом, — бормотал он, стискивая кулаки и переполняясь злостью к ее отцу.
— Эльзу давно выпустили из-под ареста, — говорила Северина, и ее серебристые глаза светились жалостью, — почти сразу после того, как я навестила тебя в первый раз.
— Ты передавала ей мои слова? Что я не откажусь от нее?
— Да, конечно, Алекс, — она держала его за руку, пытаясь успокоить, — не волнуйся так. Конечно, я передавала ей все твои слова, и то, как ты ждешь ее, и то, в каком состоянии тут находишься. Как тебе хочется хоть разок ее увидеть своими глазами.
— А она?
Смешно, когда в собственном голосе столько надежды, хотя по взгляду собеседника уже читается ответ. Северина пожимала плечами, отворачивалась, молчала, подыскивая слова.
— Да говори уже, — не выдерживал он.
Тогда волчица вздыхала.
— Она не придет, Алекс. Вот и все, что я могу сказать.
Он не мог в это поверить. Да что там, просто в это верить не хотел. Отказывался даже допускать такую мысль. Но все-таки он лежал тут, весь перевязанный, прикованный к больничной постели, слабый, как котенок, когда
