— Это ожерелье моей матери, — пожал он плечом, — оно нравится мне.
Северина почувствовала, как скрипят ее зубы. Его физическое насилие длилось всего одну ночь, моральное — продолжалось бесконечно. Сейчас оно имело привкус сладкого цветочного аромата и цвет драгоценных металлов, но от этого не стало менее невыносимым.
— Тебе не нужно засыпать меня подарками, — Северина попыталась отойти, но муж крепко удержал за плечи, — свой главный подарок ты мне уже подарил. — Она положила руку на живот, сомневаясь, продолжать ли. Ради ребенка, наверно, все же стоило. — И я не собираюсь лишаться беременности, зря ты так подумал.
— Мы же не можем позволить окружающим думать, что ребенок нежеланный? — спокойно возразил Димитрий, приподняв бровь. — Мало ли найдется недоброжелателей, которые в будущем захотят оспорить наследование трона только потому, что добудут свидетельства, что мать его нагуляла? Я не допущу такого.
— Я не могла его нагулять, — тут же вспыхнула Северина, ощутив знакомый приток ярости. — Ты лишил меня секса вообще на долгие годы.
Муж продолжал молча смотреть на нее через отражение, все так же сжимая ее плечи в своих сильных руках, и она обмякла.
— Ян — человек. Я все равно бы от него не забеременела.
— Где один любовник, там и другой, так ведь говорится? — отозвался он, словно только и ожидал ее признания. — Таким, как ты, маленьким шлюшкам, только дай волю. Никто не должен усомниться: я рад этому ребенку, потому что он мой.
— Хорошо, — он так опустошил ее, и голос вышел ломким и сухим, — дари все, что хочешь. Я все приму.
Отражение Димитрия в зеркале оскалилось.
— Тогда у меня для тебя еще один подарок, дорогая. Последний, — он наклонился к ее уху, совсем как недавно, когда при всех целовал в висок, и шепнул: — Твоя свобода.
Северину будто молнией пронзило. Она вскинула глаза, не веря своим ушам, боясь даже вымолвить слово, а в голове набатом стучало только одно: "Свобода. Свобода. Ян. Ян".
— Ян? — кажется, ее губы произнесли это имя против воли. Ей казалось, что она бежит к приоткрытой двери навстречу яркому свету и осталось совсем чуть-чуть до момента, когда вырвется туда, где ее уже никто не сможет достать.
Все еще улыбаясь, Димитрий качнул головой.
— Только. Твоя. Свобода. Ты ее заслужила, дорогая. Как только родишь мне наследника, разрешу тебе уехать. Ты отправишься в дарданийские монастыри.
Не совсем тот желанный уголок, который Северина себе представляла, но разве не так давно она сама не признавалась Яну, что мечтает вырваться хотя бы туда? Куда угодно, лишь бы подальше от разрушающей, лишающей рассудка, больной любви-привязки. Она поежилась, пытаясь смириться с перспективой.
— Думаешь… климат гор не повредит малышу?
Супруг посмотрел на нее так, словно она сморозила милую, но очень смешную глупость.
— Ребенок останется здесь. Ты уедешь одна.
Несколько мгновений — или суток — Северина пыталась осмыслить сказанное, а потом неожиданно самой для себя заорала:
— Что?
— Ты все прекрасно слышала.
Димитрий развернулся и пошел к выходу, а она побежала за ним следом, путаясь в длинных полах домашнего платья и рискуя упасть. Схватила за руку и буквально повисла на ней:
— За что ты так со мной? За то, что изменила тебе с Яном? Да ты сам мне изменял тысячу раз.
Он стряхнул ее — возможно, чуть более аккуратно, чем всегда — и рывком распахнул дверь.
— И что? Запрешь меня в монастырях, как собственную мать? — взревела она, выбегая следом за ним в коридор.
Димитрий не отвечал, и его широкая спина удалялась. На крик выбежали слуги, но Северине было не до них. Красная пелена упала перед ее глазами, в ушах звенело, и все вокруг ходило ходуном.
— Я не рожу тебе этого ребенка, — завопила она что есть сил. — Я убью его. Он будет только мой или ничей.
— Ты этим ничего не добьешься, волчица, — кто-то схватил ее за плечи.
Северина моргнула, выныривая из потока чистой ярости и неописуемого ужаса матери, теряющей свое дитя, и увидела перед собой лицо Яна. Он был строг, и мрачен, и загораживал собой путь, которым ушел предмет ее самой горькой любви и самых сильных страданий. Она сжала кулаки, ударила Яна что есть силы в грудь, но он не отступил. Он никогда не отступал, когда дело касалось его господина.
— Да пошел ты, — выплюнула она ему в лицо. — Пошли вы. Оба.
Оттолкнула от себя его руки, развернулась, гордо вздернула подбородок под любопытными взглядами нежелательных свидетелей ссоры. И дошла до своей спальни, ни разу не сбившись с шага. И аккуратно, без хлопка закрыла дверь.
И упала на пол, содрогаясь в беззвучных рыданиях.
Наутро Северина проснулась с удивительно ясной головой и совершенно четким пониманием, что дальше делать. В этом была вся она: иных людей пережитые злость, обида, горечь и страх вгоняют в депрессию, ее же деятельный ум под влиянием отрицательных эмоций работал с удвоенной силой, как стену по кирпичикам быстро выстраивая новый план. Теперь стало понятно, почему две долгих недели Северина никак не могла приступить к делу — ей не хватало одного крохотного кусочка, последнего мотива, который прошлым вечером как раз и дал супруг.
— Я беспринципная, — сказала она своему отражению, прихорашиваясь перед зеркалом, — и я способна на все.
Правда, утро Северины немного омрачила новость о смерти служанки, той самой, что прошлым вечером так усердно подносила подарки госпоже. Девушку нашли в каморке для слуг, в собственной постели, с губами, измазанными в черной пене, и выпученными от ужаса остекленевшими глазами. Всю ночь проспавшие с ней рядом женщины не слышали ни вскрика — доктор констатировал, что смерть наступила в мгновение ока. Анафилактический шок, вызванный аллергеном, озвучил он предположительный диагноз, а Северина посмотрела на поднос, застланный промасленной бумагой для выпечки, который бедняжка оставила у кровати. Те корзиночки с крупными ягодами прислали как раз на таком подносе, но жена наместника отдала их служанке с приказом выбросить или съесть…
В коридорах она столкнулась с каргой Ирис — еще один повод считать утро испорченным. Старуха каким-то образом умудрялась выглядеть от силы ровесницей Северины, хотя в ее-то годы ей давно пора было найти свой медный кувшин, а лучше бы и вовсе упокоиться за пределами семетерия. Ирис остановилась, перегородив дорогу жене наместника, подбоченилась и окинула ту ревнивым взглядом:
— А я все ждала, когда же он с тобой разведется. А он вон как решил… Что ж, не радуйся слишком рано. Ни хорошенькая мордашка, ни ребенок в животе не помогут удержать мужчину, если он тебя не хочет.
— Да? — в тон ей пропела Северина. — То-то вы всю жизнь одна.
Две самые влиятельные женщины страны разошлись, фыркая и шипя друг на друга, как взъерошенные кошки.
Встреча только подхлестнула Северину. Она ощущала себя кипящим вулканом, который взорвется, если срочно не
