— Их часто не было рядом со мной, потому что они работали землемерами на краю пустошей. Но они… составляли весь мой мир. Больше, чем кто-либо из людей. Они любили друг друга и меня. Когда они пропали, я понял, что никого, кроме них, я по-настоящему и не знал. Они были веселыми и умными. Я всегда понимал, что у них опасная работа. Но привык жить, ожидая, что они вернутся.
В его голосе появились слезы, он часто задышал. Но Хинта и без того был поражен тем, как долго Двана говорит. Это был не тот уничтоженный, равнодушный мальчик, которого они с Тави пытались разговорить шесть часов назад. Поначалу Хинта решил, что все дело в дающем надежду компасе. Он даже испугался, что Двана сейчас скажет «и я все еще жду, что они вернутся». Но тот произнес совсем другие слова.
— Теперь я жду, когда сам смогу отправиться в пустоши, — звенящим, полумальчишеским-полувзрослым голосом заявил он, — чтобы мстить со спокойным сердцем, как Танрик. И чтобы умереть за Шарту, если это будет необходимо!
Последние слова вырвались из груди Дваны почти на крике. Хинта нутром ощутил, как на все сказанное прореагировал Тави. А Двана, чуть отдышавшись, заговорил снова.
— Я знаю, что не принято делать такие вещи на погребальной церемонии. Но она уже подходит к концу, мои родители — последние, и я хочу отступить от правил. Я прошу Листу Джифоя подняться сюда. Он имеет на это право, потому что давал моим родителям работу, и потому что спонсировал большую часть этой прекрасной церемонии. И еще потому, что от него теперь зависит наш следующий шаг в пустошах.
Толпа зашевелилась. Вероятно, она бы уже шумела, если бы голоса людей не блокировались скафандрами.
— Его подучили, — с яростью в голосе сказал Тави.
Землевладелец уверенно поднялся на каменный подиум. Мортейра не остановил его, он просто стоял рядом, пустив события на самотек. Возможно, такой поворот был ему по душе, а, возможно, он с самого начала знал, что церемония должна закончиться выступлением Джифоя.
— Они были моими подчиненными, — громко возвестил тот, — и я бы не посмел подняться сюда, если бы их сын не позвал меня. Ведь это я послал их на то роковое задание, о чем не прекращаю жалеть! Я послал их на смерть! А когда они пропали, не забил тревогу вовремя!
Он сделал сокрушенную паузу. Даже сквозь экран шлема было видно, как багровеет его лицо, когда он говорит.
— Ублюдок все спланировал заранее, — сказал Тави, — и устами беззащитного сироты превратил святилище в дополнительную трибуну.
— Я не знаю, как это возможно. Ты же видел, в каком Двана состоянии.
— Впрочем, как бы ни страдало мое сердце, я не думаю, что на мне или хоть на ком-то из нас лежит настоящая вина. Это могло произойти в любой момент, в любой стороне, с любым жителем Шарту. Но смерть этих прекрасных людей не была напрасной! Если бы они не вступили в неравную схватку с омарами…
— Не было же никакой схватки, — вставил Хинта. Тави ему не ответил. Он смотрел на Джифоя и сжимал кулаки.
— …то мы бы до сих пор ничего не знали о дырах в нашей обороне. И кто знает, сколько жертв понес бы Шарту, если бы у омаров осталось больше времени на подготовку? Но я не о том говорю. — Землевладелец резко отмахнул рукой, потом приобнял Двану за плечи. Мальчик покачнулся под тяжестью его хватки. — Посмотрите на него! Это наш новый воин! Он — настоящее доказательство того, какими прекрасными людьми были его отец и мать. К чему нам слова, когда перед нами стоит этот юноша! Он не будет сидеть здесь, сжавшись от страха! Он не такой, как некоторые! Вы помните, помните, как он бросился на омара в гумпрайме? Да, это был именно он.
Хинта слышал в динамиках своего шлема дыхание Тави.
— Только не надо, — прошептал он, — пожалуйста, не пытайся остановить его, не сейчас.
— Да, я знаю, — выдохнул Тави, — знаю, как нелепо и оскорбительно будет сейчас звучать мое обвинение в том, что все это подстроено.
— В нем столько ярости, — гремел Джифой, — сколько нет ни в одном из нас! И я считаю, что только он знает, что нужно делать со своим горем! Из горя надо ковать меч! На этом все.
Он сошел вниз, потянув Двану за собой. После них двоих на подиум взошла Кифа.
— Имара была мне сестрой, и я, женщина, не буду говорить о битвах, потому что чувствую сейчас только боль. Она была…
Но ее уже почти никто не слушал. Ее речь, как и речи всех остальных, потерялись после выступления Джифоя. Ритм церемонии сбился, и людям пришлось договаривать, когда саркофаги семьи Лакойф доехали до конца залы.
— Сегодня случилось то, чего раньше еще не было, — сказал Тави.
— Ты про Джифоя?
— Нет, я о моей маме. Мы с ней впервые прямо солгали друг другу в лицо. Не знаю, может, с ее стороны это происходило и раньше. Но тогда я об этом не знал.
— Солгали о чем?
— Она сказал, что не пойдет на церемонию. И я тоже сказал, что не пойду. Но вот мы оба здесь. Я знаю, это полное безумие, но после выступления Дваны мне кажется, что Джифой крадет у меня людей. Именно у меня.
— Но он положит компас в дарохранительницу.
— Это уже неважно. В душе каждого человека есть больше, чем один штрих. Только очень маленькая часть Дваны хочет, чтобы его родители вернулись назад. Ее достаточно, чтобы он правильно обошелся с компасом. И я надеюсь, что компас сработает и его родители действительно вернутся. Но весь остальной Двана принадлежит к худшей части Шарту.
— Он же был в таком горе. Я не понимаю, как его подговорили. Я не спорю с тобой. Я думаю, что так и есть. Но я просто не понимаю, не понимаю, как он мог так долго говорить после всех этих слез? Как он не сорвался?
— А он всегда был таким. Он любит насилие. И это большая часть Дваны. Знаешь, почему мы с ним ходили в ламрайм