Но когда госпожа Чан вручала Жэньди очередной светящийся узелок, небо издало громкий, жалобный стон, а за ним эхом раздался ещё один – как будто небо обиделось, что никто не бросается его жалеть. Жэньди, как обычно, зажал уши.
– Жэньди, – окликнула его госпожа Чан, – что случилось?
– Небо плачет! – выпалил Жэньди, не в силах сдерживаться. – Неужели вы не слышите? Так громко!
Но ни вдова Янь, ни Мэйлань, ни люди, резвившиеся в саду, явно ничего не замечали. Пэйи передавала отцу один светлячковый фонарь за другим и, судя по всему, слышала вокруг только смех и веселье. Господин Шань, словно зачарованный, неотрывно глядел на свой фонарь. Слышал ли он? Госпожа Чан смотрела на Жэньди, замерев. Вой раздался снова.
– Вы не слышите? – спросил Жэньди почти умоляюще. Неужели всё это ему только кажется? Неужели он сошёл с ума? Он не хочет быть сумасшедшим, не хочет! – Вот и Пэйи не слышит, и хозяин Чао, и вообще никто!
– Я слышу, Жэньди, – сказала госпожа Чан и ласково положила руку ему на плечо. – Слышу, но очень слабо. С тобой всё в порядке. Просто ты слышишь это острее всех.
– Но почему? Почему я?
Небо издало ещё один плаксивый стон. Жэньди в смятении смотрел на госпожу Чан.
– Вспомни свою историю, – сказала она. – Герцог верил, что тот, кто умеет слушать по-настоящему чутко, слышит то, чего не различают другие. Должно быть, и тебе дана особая чуткость.
– Но это же всё было враньё, – упирался Жэньди. – Герцога просто одурачили!
– Да, он был обманут, – согласилась госпожа Чан. – Но это не значит, что он был неправ.
Светлячковые фонари мерцали, по нахмуренному лицу Жэньди плавали тени. Ну что ж, подумал он, по крайней мере я не сошёл с ума. Он посмотрел снизу вверх на госпожу Чан, и ему захотелось спросить её обо всём сразу, задать сотни вопросов, но тут ветер в ночном небе снова взвыл, и Жэньди спросил только:
– А Тиу узнал секрет обретения мира?
Госпожа Чан легонько сжала его плечо и улыбнулась.
– А ты как думаешь? – спросила она – и ушла, оставив Жэньди наедине с его мыслями.
Глава 15
Ни луны, ни дождя, ни отдыха, проворчал про себя Жэньди. Конечно, ему полегчало, когда он узнал, что ночные стенания ему не мерещатся, но крепче спать он от этого не стал – разве что под утро удалось забыться беспокойным сном. Днём тоже не было покоя. Солнце пекло, словно печь для обжига, и Жэньди, трудясь под его раскалёнными лучами, чувствовал себя глиняным горшком в этой печи. Досада и раздражение, его верные спутники, вернулись, и он опять со злостью считал дни, проведённые в этой дыре.
Но увидев, как госпожа Чан спускается к обеду, Жэньди вдруг подумал: «Ах, какой же я дурак! Ведь госпожа Чан пришла сюда пешком! Мне вовсе незачем ждать повозку или карету. Я могу просто собрать свои вещички и преспокойно уйти!» Жэньди чуть не рассмеялся в голос, радуясь этой простой мысли. На душе у него сразу посветлело. Сегодня, подумал он. Может быть, сегодня же и уйду.
Остальные тоже были в прекрасном расположении духа. Даже жаба – она сидела напротив господина Шаня, возле его миски с рисом. Господин Шань тряс перед ней цепочкой с медными монетками, и широкий жабий рот изгибался в подобии улыбки. Монетки звенели, точно крошечные колокольчики, и жаба начала подпрыгивать в такт.
– Кролик! – весело окликнул жабу господин Шань. – Кроличек!
– Это не кролик. Это жаба, – сообщил ему Жэньди. Бедняга этот господин Шань, вечно всё забывает и путает.
– Жаба-то жаба, а прыгает как кролик, – ответил господин Шань, поглядев прямо в глаза Жэньди.
От этого взгляда Жэньди смешался – он вдруг понял, что никогда раньше не смотрел в глаза господину Шаню. А глаза эти были тёмными и глубокими, точно колодец, из которого Жэньди носил воду. Только взгляд был слегка заблудившимся, как будто господин Шань следил за слабым светом фонаря, горящего где-то вдалеке.
– А может, в глубине души она кролик, – сказала госпожа Чан. – Ведь когда жена Ван И превратилась в жабу, в душе-то она оставалась собой!
– Жена Ван И? – переспросила Пэйи. – Того самого, из вашей истории? Который сбил с неба пять солнц?
Госпожа Чан с улыбкой кивнула ей, и Пэйи с наслаждением зажмурилась, словно нежась под лучами этой улыбки.
– Расскажите! – взмолилась она.
– Всё зависит от Жэньди, – сказала госпожа Чан, глядя на него. – Если я расскажу ещё одну историю, то и он должен рассказать ещё одну.
Жэньди покраснел – и вовсе не от жары. Он почувствовал, что все взгляды опять устремлены на него, и пожал плечами:
– Ладно.
А сам подумал: какая разница? Я всё равно уйду отсюда раньше, чем мне придёт время рассказывать историю.
Госпожа Чан просияла и повела свой рассказ.
После того как Ван И сбил с неба пять солнц, все принялись восхвалять его как великого героя. Славное имя его эхом разносилось по земле, морю и небесам, люди воздавали ему всевозможные почести и даже провозгласили его императором.
Но была у него награда и выше земной. Небесная Царица-Мать, впечатлившись его подвигами, велела ему предстать перед нею. Когда Ван И прибыл в Небесный Дворец, то, поражённый его великолепием и золотым блеском, благоговейно распростёрся перед Небесной Царицей-Матерью. Довольная его смирением и почтительностью, Небесная Царица-Мать решила одарить его невероятным подарком. Это была пилюля бессмертия.
– Но только она ещё не созрела, – сказала ему Царица-Мать, когда он открыл затейливо украшенную резную шкатулочку из золотой персиковой косточки. В шкатулке был гладкий, скользкий шарик размером с крупную лягушачью икринку.
– Пока что она ещё мягкая и прозрачная, – продолжала Царица-Мать. – Но вскоре она сделается твёрдой как нефрит и белой как луна, а после – золотой как солнце. Когда пилюля станет золотой, она готова. Ты проглотишь её – и никогда не умрёшь. Ты обретёшь бессмертие.
Боясь поверить своему счастью, Ван И горячо поблагодарил Царицу-Мать и вернулся на землю. Пилюлю он спрятал в колчан и рассказал о ней одному-единственному человеку – своей жене.
Ван И стал правителем, и народ восхищался им. Но шли годы, и почёт и слава испортили его. Он сам не заметил, как стал считать всех людей своими рабами, чьё единственное предназначение – служить ему. В ожидании бессмертия Ван И окончательно уверовал, что подданные должны поклоняться ему как богу. Он возгордился и ожесточился и требовал,
