На обеде Новикова отбилась от коллег, сказав, что ей еще кое-что нужно подкупить перед поездкой. На самом деле, всё было проще. Но не рассказывать же мужикам, что теперь у нее дома есть еда. Много еды. Не поймут. Или в гости напросятся. Жаба этого не одобряла.
Так тихо и мирно прошел день. Вечером Кира еще раз проверила список того, что необходимо взять с собой, и приступила к сбору чемодана. На всякий случай захватила пачку прокладок. До «красных дней календаря» по графику оставалась еще неделя, но все эти перелеты… В дорогу она выбрала практичные джинсы, которые сейчас крутились в стиралке, с не менее практичной темной футболкой. Еще одну она положила поближе. На сменку — вдруг с ней случится приступ «свинки»? Туда же, в легкий рюкзачок, упал зонтик, боекомплект косметики, документы, бумажные платочки и влажные салфетки… Вроде всё?
Новикова оглядела комнату в поисках оставленного, проверила список на предмет не вычеркнутого… И в этот момент в дверь позвонили. Настойчиво.
Кира посмотрела в глазок. В подъезде был Мишель, печальный и небритый. Он стоял, уперевшись лбом в согнутую правую руку, а бедром — в стену. Картины «Снова двойка», «Возвращение блудного сына» и «Приплыли» в одном полотне талантливого, но малоизвестного художника Михаила Воронцова. Хотя «Приплыли» совсем не о том… Новикова открыла.
Арт-директор молчал.
— У меня что, на двери написано «Квартира открытых дверей. Заходи, кому не лень»? — спросила Кира.
Воронцов поднял на нее жалобный взгляд.
— В субботу Геннадий Николаевич, свет его, Колчевский, теперь, вот, вы… Мишель… — продолжила она, не торопясь впускать гостя.
— Гена — по делу, — возразил блондин с видом побитой болонки. — А у меня трагедия…
— А-а-а… — протянула Новикова, не двинувшись с места.
— А выпить не с кем, — закончил Воронцов, поднимая левую руку с жестяной баночкой легкого алкогольного коктейля.
— Я лично понимаю тех, с кем «нескем» вам выпить, — согласилась хозяйка квартиры «открытых дверей».
— Кира, ну, пожалуйста. Как внезапно выяснилось, мне не только выпить, но и выговориться-то не с кем… Он — очень легкий, я выпил-то всего глоток.
— Тебе больше и не надо, — сурово напомнила Кира.
Воронцов тяжело вздохнул, словно нищий, который простоял целый день впустую, и последний прохожий тоже послал его лесом.
— Коктейль я заберу, — сообщила девушка.
Мишель вынул из кармана пиджака еще одну, непочатую баночку. Ну, да. Как это по-русски: если по делу, то надо накрыть «поляну» пожрать. Если с трагедий — то выпить.
— У тебя час времени. И ты честно расскажешь мне историю букетика и меня на руке и акварели из гостевой спальни, — жестко поставила условия Новикова.
— Ты злая, — сказал Мишель. — Но добрая. Я согласен.
Кира открыла дверь шире. Помятый аполлон втек в прихожую и разулся.
— Где у нас по плану сеанс психоанализа? — поинтересовался блондин, оглядываясь.
Кирина жаба вынула из-за пазухи блокнотик и сделала пометку взять пару уроков бережливости у директоров фирмы. Один экономит на ней как на переводчике, другой — как на психоаналитике. С первого Новикова хоть командировку в Сеул получила. А со второго какой клок шерсти взять? Но ее настолько распирало любопытство, что жабе пришлось заткнуться.
— В комнату проходи. Рухнешь на кухне с табуретки лицом в пол, что я с тобой делать буду? Одна радость — кошке столько дармовой еды…
Мишель ухмыльнулся и отсалютовал банкой.
— Тогда я на кушетку, — нагло заявил он, быстро растянувшись на диване. — А что? Я читал. В Америке на приеме у психотерапевтов пациенты на кушетке лежат. Типа, чтобы расслаблялись лучше.
Потом огляделся вокруг, потянул руки к крокодилу, улыбаясь ему, как родному, и сунул игрушку под голову вместо подушки.
— Да ты и так не напрягаешься, Шель. Давай про свою трагедию и мой букетик-браслетик. Время тикает.
Блондин поерзал головой по крокодилу, устраиваясь поудобнее и затих. Потом лицо его расслабилось, избавившись от ребячливости.
— Давай я расскажу тебе одну сказочку, — он повернулся к Кире. Она придвинула кресло поближе. — Про мальчика… Ну, пусть, Мишу. Как ты понимаешь, все имена и события вымышлены, а совпадения случайны.
Новикова с серьезным видом кивнула и погрузилась в историю.
Жил-был мальчик Миша. Хотя, какой же он мальчик? К тому времени, когда началась эта сказка, он уже давно и основательно был не мальчик и считал себя настоящим мужчиной. К сожалению, на самом деле куда больше в нем было от щенка золотистого ретривера, столь же игривого, ласкового и незлобливого. Учеба на архитектора не доставляла ему неудобств. Во-первых, он неплохо разбирался в математике и от природы имел образное мышление десятого левела. Во-вторых, безумно любил рисовать. В-третьих, его обожали все, начиная сокурсницами, заканчивая пожилой матроной Софьей Гермогеновной, преподавательницей сопромата, что вот уже тридцать лет держала в страхе технические специальности университета. И даже преподаватели-мужчины испытывали к нему необъяснимую симпатию, хотя чисто сексуально они друг друга не привлекали. Такой вот странный феномен был этот Миша. Он учился в университете уже на третьем курсе, позади была «медиана», когда в расписании появился новый предмет — живопись. А вместе с ним — новая преподавательница. Пусть будет — Ирина. Ирина была невысокой, хрупкой девушкой в очках, со смешной косичкой, скрученной пучком на затылке. Её волосы постоянно выбивались из прически, и она их сдувала, чтобы не лезли в глаза. Она была немногим старше студентов — на четыре года, но казалась почти ровесницей. В ней не было ничего такого, что могло бы привлечь внимание ретривера Миши. Пока он как-то случайно не увидел ее акварели. Миша не любил акварель. Карандаш, пастель, масло — любил… Больше всего — карандаш. А акварель не любил и не понимал. А тут просто поразился, как это бывает потрясающе. Тогда впервые в его жизни появилось что-то такое, что ему не давалось. Миша пробовал. Честно пробовал. Но у него не выходило. Да, правильно. Да, красиво. Как картинка-раскраска. Но в его работах не хватало глубины. Какого-то внутреннего света, отчего рисунок становился полупрозрачным, словно утренний туман. И Миша попросил о помощи. Сначала Ирина отбивалась от него, как от надоедливой мухи. Позже он понял, что для его преподавательницы всё, что отрывало ее рисования, включая преподавание, было досадной повинностью. Бездарной тратой времени. Потом она, наверное, смирилась. Решила, что так будет проще. И пригласила Мишу к себе в студию, в которую превратила квартиру. Больше никогда в его жизни не было столько света и счастья. Акварель ему по-прежнему не давалась, но разве имело это тогда значение? Разве что-то имело значение, когда ты можешь ТВОРИТЬ? И когда можешь разделить свое творчество с близким по духу, таким же двинутом на рисовании человеком. Да ничто не имеет значение.
