Дальнейшие воспоминания терялись, скрываясь в сером тумане, как и помутненное вином сознание.
Стоп. А ведь ал Ким-то трезвый был. Может быть, он помнит, что тогда произошло? Он ведь не мог далеко уйти. Наверняка ведь отца ждал, чтобы обсудить выборы нового члена Совета. И должен был услышать шум в Зале Жизни.
Шум. Шум… Шум?
Араж. Нельзя было отвлекаться. Таким количеством крестов в отдельно взятом месте ни одно кладбище похвастаться не может.
— Блин горелый, — возмущенно воскликнул мальчишка. — Да мне ж это всю ночь оттирать.
Как все-таки это сложно — стать самим собой. Когда твою память переполняют чужие воспоминания, мешаясь с твоими собственными. Хотя… это ведь тоже ты. Тот ты, который ничего не знал ни о греймах, ни о катастрофе, в которой тебя обвиняют, ни о чертовой Игре, устроенный на руинах Калейдоскопа твоим братом. Тот ты, что жил, иногда счастливо, чаще не очень. Тот ты, который перед самой смертью все вспоминал, но не имел ни малейшей возможности что-либо исправить. Тот ты, который не имел семьи. Семьи, готовой принять тебя любым, даже зная о тебе самое худшее. Такой семьи, что поддержит тебя даже в борьбе против богов. Да, собственно, она тебя туда и втянет, не особо церемонясь и спрашивая, а хочется ли тебе тягаться с могущественным Советом. Такой семьи, которая за тебя готова покусать кого угодно.
— Вот еще, — со смешком бросил мальчишка. — Я им покусаюсь. Дополнительных мужей в нашей семейке мне точно не нужно.
Как это все-таки тяжело — выискивать в калейдоскопе, нагло поселившемся в твоей голове, нужное воспоминание. Особенно, когда оно не имеет ни начала, ни конца. Как дорога, о которой любит петь Барбариска.
"Кто породнил нашу жизнь с дорогой без конца? Только любовь"
— Не знаю, не знаю… — вздохнул своим мыслям Ильсан.
Лично ему дорогу без конца дорогой братец устроил. Что его аражи драли. Каждый день да без перерывов на обед.
Но если посмотреть с другой стороны — любовь-то она разная бывает. Любовь к власти, к примеру. И тогда песня права на все сто процентов.
Только Ильс сомневался, что Барбариска поет именно об этом.
"Дорога без начала и конца — всегда в толпе, всегда один из многих…"
Словно о нем. Всегда один…
По крайней мере, последние четыреста лет. Один. Не ждал Ильса никто. Точно, как в песне. Силы лишили. Памяти. Сделав одним из многих.
Ильсар и раньше был одним из многих. Только это было совсем не так, как сейчас. Тогда он ощущал себя частью чего-то целого. Сейчас же мелкой песчинкой ничем не связанной песчаной горы, рассыпающейся от малейшего воздействия.
Ильсар не знал, чувствовали ли его новые родители и окружающие люди, что он не такой как все. Наверняка чувствовали. Раз не принимали. Терпеливо (или не очень) растили. Но единения, как тогда, дома, не было.
Не было, до самого последнего времени. Похоже, те, кто окружает Ильсара сейчас, сами не такие как все, потому и выходит из них очень даже отличное целое. И кто только собрал их вместе? Судьба? Любовь? Только любовь…
"Дорога без конца,
Она когда-то выбрала тебя,
Твои шаги, твою печаль и песню.
Только вот идти по ней
С каждым шагом все больней,
С каждой ночью все светлее,
С каждым словом все смертельней,
С каждой песней все трудней"
Действительно, труднее с каждым шагом. Но не сдаваться же в одном шаге от победы.
И вообще — русские не сдаются. А Ильсар, можно сказать, русский — со стороны племянницы.
Эх, что-то его на философию пробило. А все племяшка. Не могла, что ли, что-нибудь веселое спеть. Про подштанники, к примеру. Или про доброту. Эти их пельмени — прикольные ребята, однако. Вот бы к ним на концерт сходить. Потом. Когда с Советом разберутся. И Ильсар даже знает, кто им в этом поможет. Ким ал'Мунсо. Лучший друг отца.
Отпихнув девиц, стирающих с его лица кресты (и попутно кусающихся), мальчик вскочил на ноги и решительно шагнул к камину, где, в глубоких креслах устроились его родственники, распевающие всякую печальную муть. Музыкальные шедевры, он хотел сказать. А они за ухо.
— Злые вы. Уйду я от вас, — заявил Ильс, для пущего эффекта обиженно шмыгнув носом.
— Да куда ты денешься, — фыркнул племяш, отпуская-таки его ухо, — с подводной-то лодки.
— Ты что-то хотел сказать, Ильсан? — жена дернула Умара за рукав, заставляя упасть обратно в кресло.
— Я знаю, кто нам поможет, — торжественно провозгласил Ильс. — Ким ал'Мунсо. Он лучший друг моего отца. И он был в нашем доме в тот день. Он может знать, что тогда произошло.
— Ну-ну… — насмешливо протянул кто-то за его спиной. — Тогда я знаю, кто нам мешает. Ким ар'Мунсо. Злейший враг твоего отца, заполучивший его место в Совете.
Барбариска
После бурно проведенной ночи… тьфу ты, дня захотелось чего-то тихого и спокойного. Вечер у камина — самое то. Осторожно потрескивает огонь в камине, украдкой пуская вверх яркие сполохи. Обнаглевшие после отъезда Ксантая саламандры, не обращая внимания на блокирующий магию амулет на моей руке, греются на раскаленных камнях, изредка пускаясь наперегонки по небрежно брошенной у камина кочерге для углей. Нежно и печально поет гитара, которую раздобыл мне Половиныш. Сам он уютно устроился прямо на полу, на белоснежном лохматом ковре, подложив под спину подушки. Тихонько хихикают в углу на диване крошасски, притворно бурчит что-то себе под нос Ильсан. Бумер, свернувшись пушистым клубком на коленях драгоценного, вторит гитаре.
Эх, давненько я не брала ее в руки. Пою я, конечно, не столь нежно, зато вполне себе печально. Впрочем, никто не жалуется. Может, терпят из снисходительности? А и араж с ними. Пусть терпят. В кои-то веки мне попеть захотелось. К тому же про любовь.
Не успела я в третий раз затянуть свою любимую песню, как над ухом раздался недовольный голос:
— Хватит всякую муть петь. Ааааа. Мама.
— Не мама. А любимый племянник, — наставительно заявил Умник, выкручивая по-эльфийски острое ухо мальчишки.
— Ладно-ладно. Племянник.
— Неа. Не просто племянник. Слово "любимый" пропустил.
— Да чтоб тебя, любимый племенник.
— Ну ладно, — вздохнул драгоценный, — не совсем точно, но для первого раза сойдет. Итак, продолжим воспитательное мероприятие.
— Ааааа. Так нечестно. Я тебя старше.
— А я умнее.
— Вы еще подеритесь, — хихикнула я.
— И подеремся, — согласился мальчишка, — если кое-кто ухо не отпустит.
— Кое-кто отпустит, если кое-кто извинится.
— А чо я сделал-то?
— Песни моей драгоценной ругал.
— Ничего я не ругал, — Ильс возмущенно вывернулся из цепких пальцев Умара. — Это я хвалил так. Это ж музыкальные шедевры. Я ж сразу и сказал. А вы за ухо. Злые вы. Уйду я от вас, — мальчишка повторил мою любимую фразу, надувшись, будто мышь на крупу.
— Да куда ты денешься,
