— Но если вы сумеете вернуть себе Рим, и оттуда…
— Да к черту Рим, — оборвал Косса раздраженно. — Сегодня римляне выкликают Папу и стонут о том, как было хорошо под его рукой, а послезавтра, если я вернусь в город, с тем же рвением восстанут против. Любое мое действие — пойми, любое — будет всего лишь оттягиванием времени и продолжением свары, которая длится вот уж не первое десятилетие. Просто очередной претендент на место единственного Папы сделает очередной ход, но не поставит мат.
— И вы полагаете, что сумеете в Констанце, на чужой территории…
— Должен суметь, — вновь не дав ему договорить, отрезал Косса. — Знаешь, как конгрегаты говорят? «Debes, ergo potes». Так вот я — должен. Там соберется почти вся Европа, и этот Собор будет куда значительней и солидней даже того, что я провел в Пизе. Его нельзя проигнорировать, нельзя просто отмахнуться, это будет самое масштабное собрание представителей Церкви и светских за последние лет сто. А если нельзя предотвратить нечто — это надо возглавить.
— Но конгрегаты…
— Конгрегаты не идиоты, Ленца. Помнишь, что я сказал о Дитрихе?.. То же самое они говорят обо мне. Сейчас у нас с ними есть общий враг: раскол, и они явно настроены сперва преодолеть его, а уж после выбрать время и вцепиться в глотку мне. Куда сподручней драться с одним сильным врагом, нежели с толпою слабых, но многочисленных, причем драться, видя этого врага, а они понятия не имеют, куда я спрячусь и что учиню, если меня согнать с тепленького местечка на папском престоле.
— Уверены?.. Не поймите меня неправильно, я не лезу в ваши решения и не пытаюсь их оспорить…
— Председательствовать на Соборе буду я, — выговорил Косса четко, и собеседник снова осекся, умолкнув. — Рудольф дважды повторил это моим послам и подтвердил сие письменно. Ему Папа нужен тоже, хоть какой-то, пусть хоть Антихрист, лишь бы он был легитимен и короновал его как Императора, чего до сих пор сделано не было, каковым фактом курфюрсты тычут ему в морду с самого начала его избрания. Григорий на Собор он не приедет и уже почти готов отречься, Бенедикт боится нос высунуть из Перпиньяна, и я ставлю голову против твоей пуговицы, что и его в Констанце не дождутся. Я буду единственным из троих, кто появится на Соборе, и единственным, кто покинет его Папой, потому что это выгодно всем, и богемцу в первую очередь. Его ставленник, миланский фогт, уже предлагает мне огромную сумму за Пизу и Сиену, и я точно знаю, что он спешно собирает ее всеми доступными способами, дабы вручить сразу после того, как я возвращусь из Констанца. Более чем уверен, что задаток, который я, заметь, уже получил, он выпросил у своего племянника, а тот получил эти деньги от богемца, причем поставив в известность, на что они пойдут. Они уже сейчас инвестируют в будущее, в котором Папой буду я и никто другой. Деньги всегда были лучшим показателем серьезности намерений.
— А если…
— Да, Ленца, у меня есть запасной план. Но пусть они молят своего Бога, чтобы мне не пришлось его задействовать… Пергамент, — сам себя оборвал Косса, недовольно глядя на небольшой, чуть больше ладони, лист в своей руке. — Вот кто пишет донесения на пергаменте?..
Он наклонился к жаровне, бросив тонкую кожу не на нее, а прямо на угли, и спустя несколько мгновений по комнате пополз темно-серый дымок, неприятно щиплющий ноздри и горло. Ленца отодвинулся к другому концу стола, сдавленно кашлянув.
— Но почему не воплотить этот план прямо сейчас, не дожидаясь Собора? Зачем вам вообще играть по их правилам? Я просто не понимаю. Вы же можете…
— Могу, — кивнул Косса, когда собеседник замялся, пытаясь подобрать слова. — Но дай-ка я тебе скажу кое-что… Та неаполитанка, которая жила у тебя два года — ты мог получить ее, наложив приворот, просто подчинив разум, а то и безо всяких хитростей, не напрягаясь — удержав силой, ей некуда было бы бежать и не у кого просить помощи. Но ты потратил два месяца времени на то, чтобы ее очаровать, влюбить и совратить. Зачем?
Ленца пожал плечами, глядя на то, как нехотя удушливый дымок вытягивается в раскрытое окно, и уселся поудобнее, снова кашлянув.
— Так надежней, — отозвался он, наконец. — Все остальные способы чреваты непредсказуемыми последствиями, простая же человеческая привязанность при всей ее зыбкости — куда крепче.
— Ну вот тебе и ответ, мой милый Ленца. Ты выбрал сей путь всего лишь в отношениях с временной любовницей, а мне требуется навеки смирить целую Европу — со всеми ее князьями, королями, рыцарями, монахами, аббатами, епископами и обывателями. Я всё ж не старый безумец Мельхиор, я не желаю отдавать сей мир во власть иных сущностей, дабы они жрали его по частям или населили собою, этот мир нужен мне, мне самому. Целый и невредимый. А смогу ли я не подчинить, а удержать всё это в одиночку?.. Не мнись, — снова широко улыбнулся Косса. — Ответь, как думаешь.
— Нет? — нерешительно предположил Ленца, и он кивнул:
— Нет. Пока — не могу. Злоупотребление же силами, каковые мне доступны, скорее подчинит меня им, а не их — мне, и что ж это будет за властелин мира такой, сам себе не подвластный? Богемец мог бы подтвердить: плохой это будет властелин. Не властелинистый. Посему сейчас, здесь, мне и нужно, как тогда тебе с той неаполитанкой, пользоваться, как ты сказал, «простыми человеческими» средствами. Они дадут мне власть, возможность и передышку для подготовки. Как там, к слову, камень?
— Мы над этим работаем, — быстро отозвался Ленца, запоздало поняв, что — слишком быстро, и напрягся, увидев, как пристально смотрит на него хозяин.
— Ленца, Ленца… — вздохнул тот почти с нежностью. — Позволь я у тебя кое-что спрошу?
— Конечно, — еще более поспешно согласился он, чувствуя, как позорно белеют щеки.
— Так вот, мой вопрос, — кивнул Косса все с той же улыбкой. — Вспомни, за что я убиваю. Не сторонних людей, стоящих на моем пути или покушающихся на мою безопасность, а тех, кто служит мне. За что?
— За… предательство и… неисполнение приказа…
— За предательство, — снова кивнул хозяин дома, с нажимом уточнив: — И за хроническую неспособность исполнять, что велено, иными словами, за глупость и бездарность. Убил я хоть кого-то, кто
