Так же внезапно, как пришли умения, пришло понимание кто он есть. Просто однажды понял и все. Но и это ничего не изменило в его жизни. Как бы так ни было, у него была обычная человеческая жизнь, человеческие мечты и планы на жизнь, которые были ему нужны, чтобы считать себя целым, настоящим, живым.
Искать встреч с богом-отцом не планировал. Предпочитал забыть, не думать, не вспоминать. И в общем-то неплохо справлялся.
Но потом все изменилось. С появлением Степаниды и пониманием, что его цели отныне иные и прожить жизнь придется по-другому, стал чаще задумываться о разговоре со Стрибогом. Ссора с Гором лишь подстегнула.
То, что он узнал о своем рождении, об отношении великого бога к своим, так называемым детям, лишило почвы под ногами. Он внезапно понял все о себе. Пазл сложился в картинку, которая повергла его в шок. Не нужный никому, матери, настоящему отцу, приемному родителю, бывшей любимой и чего таиться, настоящей невесте тоже. Ведь нет у нее к нему истинных чувств. Скорее легкая симпатия, навеянная чарами жениховского обряда. И даже надежды нет на сильные чувства, на то, что принадлежать будет лишь ему одному. В лучшем случае он может рассчитывать на осколок внимания и одну седьмую сердца.
Обид не было. Гадко было. Мерзко от себя самого. Что появился на свет не от любви и претендовать на ту самую не может. Почему? Не достоин, не такой, неправильный? А, плевать! На все плевать! На всех!
Он шел по родному селу, не замечая острого холода, принизывающего, усиливающегося ветра, колючего мороза, прибирающегося под тонкий свитер. Боль рвала на миллиарды частиц, выжигала кровь и гнала его вперед.
Требовалось что-то сделать. Срочно выплеснуть ее наружу, не то она поглотит его целиком, а затем, прорвавшись наружу, наделает бед. Никита сорвался и побежал. Не замечая дороги, не обращая внимания, что село осталось позади. Пришел в себя, когда сугробы стали доходить до пояса. Остановился, огляделся.
Он находился посреди поля, перед густым старым лесом, а вокруг лишь ночь, ветер да его всепоглощающая боль. Мужчина поднял голову к звездам и заорал. Громко, на всю силу своих легких. Выплескивая кручину с воплем из самой души. Он кричал, выл, рычал, извлекая из горла жуткие звуки, упав на колени. Его «рвало» болью, выворачивало наружу бесконечно долго, даже тогда, когда казалось, что силы завершились.
И лишь упав ничком, понял, что лежит на голом поле, абсолютно бесснежном. Приподнялся на локтях и опешил. Части леса перед как и не бывало. Щепки, переломанные стволы да отголоски бури, крутившие клубки мелких снежинок.
Качаясь, он поднялся на ноги и побрел прочь, чувствуя наконец пустоту и чрезмерную усталость.
На пороге небольшого, его личного дома, воздушника ждал сюрприз в лице бывшей невесты Екатерины. Девушка сидела на ступенях, кутаясь в длинную шубку и курила.
— Боже! Никита, наконец-то! Я третью ночь тебя караулю! — воскликнула она, отбросив сигарету и поднимаясь ему навстречу.
— Напрасно, — ответил мэр устало, отодвигаясь, не дав девушке кинуться себе на шею.
— Что случилось? Куда ты пропал, почему не отвечаешь на звонки? — продолжала Катерина на повышенных тонах.
— Отвали, — не было у Никиты сил, а желания так и подавно на разговоры с бывшей.
— Что? Ты напился? — опешила девушка.
— Я устал, говорить с тобой не хочу, поэтому — отвали! — он гаркнул на нее, надеясь, что она все-таки отстанет и исчезнет. Но не тут-то было.
— Какой грубый! — фыркнула она, — но я заслужила, поэтому прощаю тебя!
— Не утруждайся, — Никита отодвинул девушку и открыл дверь. На пороге на миг остановился и добавил, — в твоих интересах уйти прямо сейчас. Хочешь поговорить — приходи завтра, а лучше — никогда! — и захлопнул дверь перед ее носом.
Не слушая вопли девушки, заперся и побрел прямо в ванную. Достал ножницы, бритву и стал безжалостно состригать бороду. С наслаждением отмечая, как в зеркале исчезает сходство с не любившим его родителем. Его гордость, борода, за которой он трепетно ухаживал, сейчас являлась тем, что делала его практически копией Стрибога. Поэтому он с насаждением уничтожал ее.
Выбрился до синевы, изрезавшись, залез под ледяную воду, желая вытравить из себя даже воспоминания о том, кто есть. Ледяная вода не помогла. Так же как и горячая. Жизнь не желала возвращаться. Боль ушла, но оставшаяся на ее месте пустота заполоняла сердце, вымораживая до самого дна.
Поглядев в зеркале на свое новое лицо, прочел в янтарных глазах решение. Четкое, явное, как дерьмо на белом снегу. Он отказывается. Отрекается от своей роли в жениховской лихорадке Слагалицы. И от поста мэра тоже. С сегодняшнего дня у него будет иная жизнь.
* * *«Любовь — что морковь: полежит и завянет»
Приняв сие решение, Никита тут же оделся, посчитав, что такие известия надобно доносить тут же, без промедления. Но как только отворил дверь, в дом ворвалась Катерина.
— К-козел! — выругалась она, стуча зубами, — я ж чуть н- на смерть не замерзла!
— Черт! Да что ты привязалась? — Никита от досады врезал кулаком по дверному косяку.
— П-послушай меня! — взмолилась девушка посиневшими губами, — я не могу больше в себе это носить! Оно меня мучит… П-пожалуйста! — на последних словах голос ее сорвался до визга.
Никита пригвоздил бывшую невесту к полу тяжелым взглядом. Ноги горели, так сильно хотелось выйти прочь, совсем к другой женщине, поговорить, объяснить мотивы. Степанида мудрая, она поймет. Но черт дери Катерину… Не вышвыривать же ее силой.
— Ладно, — выдохнул разочарование и беря себя в руки, — пятнадцать минут! Выкладывай и уходи! Но предупреждаю сразу, хоть слово про твою любовь к… Гору — вышвырну нахрен!
— Как грубо, — скривилась девушка, — но заслужила, я знаю…
— Время пошло! — перебил Никита.
— Налей мне хоть чаю, что ли! У тебя не намного теплее чем на улице!
— Не нравится — дорогу знаешь! — отрезал хозяин дома, но тем не менее пошел в сторону кухни. Катерина побрела следом.
Она расположилась на кухонном диванчике, сбросив меха, поправила прическу. Приложила к замерзшим щекам ладони с идеальным маникюром и послала Никите долгий проникновенный взгляд. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он молча поставил перед нею чашку со свежезаваренным чаем, сел на табурет напротив и велел:
— Говори!
— Ты побрился! — Катерина жадно исследовала его гладкие, белые щеки, — тебе так больше идет! Помолодел! — восторг был неподдельным.
— Ближе к делу!
— Да что ж ты колючий, как кактус! — обиделась Катя, подвигая чашку ближе и грея об нее озябшие пальцы, — я скажу… дай хоть
