Собрались вороны, на стене сидят…
Мы с Коулом дружно пятимся назад. Меня охватывает холод и бьет нервная дрожь. Слышу, как трещат ветки. Сухие ветки на лесной подстилке хрустят под весом чего-то. Или кого-то. Мне удается сделать еще шаг назад, Коулу тоже – мы разрываемся между потребностью бежать отсюда и чудовищным любопытством, которое вцепляется нам в кости и замедляет наши движения. В лесу, возможно, моя сестра. Я не могу сбежать. Но в лесу есть и еще нечто. Это нечто ломает ветки, приближается, движется меж деревьев, все ближе, ближе. И наконец я вижу.
Вокруг тонкого деревца у самой опушки обвились пять узких белых линий. Я ахаю. Это кости, пальцы скелета. На миг ужас берет верх, и я пячусь на несколько футов. Позади деревца маячат два блестящих кружка, как речные камни. Костяные пальцы выпускают стволик и движутся вперед, прямо на меня. Стоит им высунуться за кромку леса и оказаться на открытом воздухе долины, как их покрывает мох. Земля и травы обвиваются вокруг костей подобно плоти – мышцам, сухожилиям, жиру. Коул выходит вперед и встает между мной и лесом. Блестящие круги приближаются – да это же и в самом деле речная галька, как безжизненные слепые глаза на лице из мха. Женском лице. Пониже глаз в землистой коже возникает щель, и женщина шипит. Она открывает рот, и то, что вырывается из него, сначала не слова, а ветер. Потом – ржавое, хриплое подобие голоса, как будто глотка у нее забита грязью.
Ветки хрустят под ее босыми моховыми ногами, когда она выходит из светящегося леса. Она делает вдох – при этом поднимается такой сильный ветер, что весь мир склоняется перед ней. Трава ложится, льнет к земле, даже лес, кажется, кланяется. Я ничего не слышу, кроме шума ветра и голоса ведьмы.
– Как вы осмелились, – шипит она. Я сжимаюсь и отступила бы, но Коул стоит твердо. Глаза у него такие же темные, как у ведьмы, в них тонет свет леса.
– Мы пришли за ребенком! – кричу я, стараясь перекрыть ветер. Мы шаг за шагом продвигаемся вперед, нас подталкивает в спины новый порыв ветра, но он разбивается о лес и ведьму, как вода и скалы. Выдох, и вокруг ведьмы вновь завывает ветер, усиливая ее слова так, что они окружают нас. Мне кажется, что они звучат отовсюду.
– КАК ВЫ ОСМЕЛИЛИСЬ РАЗОРИТЬ МОЙ САД! – громыхает она. Голос заполоняет весь мир, а потом распадается, рассыпается на нечленораздельные звуки, шипение и вой.
Коул твердой рукой поддерживает меня, ни на миг не отрывая глаз от создания пустоши – она же Ближняя Ведьма. Мне кажется, что его парализовал страх. Но нет, Коул щурится, и ветер снова начинает подталкивать нас в спину. Его свободная рука взлетает, и воздух, что был позади, льется поверх наших голов, заполняя пространство, вставая стеной между нами и Ближней Ведьмой. Он движется с такой мощью, что мир сквозь ветер кажется искривленным, идет рябью. Тогда Ближняя Ведьма издает какой-то звук между ревом и хохотом – и воздушная стена вмиг рушится, врезается в нас, опрокидывает нас на спины и вжимая в траву.
В это мгновение деревья снова становятся черными, расходятся тучи – мы одни в долине рядом с темнеющим лесом, над головами полная луна, заливает нас ярким светом. Рядом со мной тяжело вздыхает Коул.
– Как это, что произошло? – хрипло шепчу я, с трудом вставая на колени и помогая подняться Коулу. Его рука вцепляется в мою, но на этот раз, боюсь, он пытается не успокоить меня, а просто не упасть. Наши глаза встречаются, и Коул, наклонившись, целует меня, и этот поцелуй не прохладный и спокойный – в нем тепло, отчаяние и страх. Ему страшно не только из-за ведьмы, а из-за того, что сделал он. Коул прижимается ко мне губами, как будто так он может вернуть время вспять и снова стать обычным, простым человеком из плоти и крови. Будто так он может стереть образ Ближней Ведьмы и ее глаз – зеркального отражения его собственных.
И тут мы вдруг снова слышим треск – тот, что преследовал нас в холмах. Шаги. Тяжелые башмаки на вершине холма. Коул отрывается от моих губ, и мы оба озираемся. Вижу блеск на ружейных стволах, а потом встречаюсь глазами с дядей. Отто. Бо. И Тайлер. Все мы замираем, в окружении деревьев и камней, глядя друг на друга. Я замечаю, как дядя крепче сжимает ружье, переводя взгляд с меня на Коула и обратно. Тайлер чертыхается так, будто плюет в долину. Никогда я не видала такой дикой ненависти в его глазах. В лунном свете его волосы сияют белизной, а голубые глаза кажутся черными. Я чувствую, как он оглядывает меня с головы до пят, потом бросает взгляд на Коула, стоящего вплотную ко мне – словно оценивает, насколько контуры наших тел подходят друг к другу. Пять человек – и все замерли в ожидании, все ждут, кто шевельнется первым. Трое мужчин на холме смотрят на нас сверху вниз, как будто мы олени. Дальше все происходит одновременно.
Отто поднимает ружье, дуло поблескивает под луной.
Бо поднимает голову.
Тайлер делает шаг вперед.
Руки Коула обвиваются вокруг моей талии, он прижимается щекой к моей щеке и шепчет: «Держись».
Прежде чем я успеваю спросить, что он имеет в виду, вокруг нас поднимается ураган, такой свирепый, что мир перед глазами снова начинает исчезать, таять. Трава стелется по земле, а шквал несется, летит вверх по холму, к мужчинам, с такой силой, что я ожидаю звука удара, столкновения – но в ушах только оглушительный свист ветра и голос Коула (его я почему-то слышу без труда): «Бежим».
И мы сломя голову несемся в лес.
* * *Ветви рвут нас за полы и рукава плащей, хлещут по лицу, а мы пробираемся сквозь чащу, пытаясь не отдаляться от опушки. Полусгнившие корни, вылезая из земли, хватают нас за ноги. Не выпуская руку Коула, я бегу скорее наощупь, как бы пропуская его движения сквозь себя, нащупывая ногами только что оставленные им следы.
Мы стараемся двигаться так, чтобы опушка была слева от нас, а чаща леса – справа. Там, в глубине, лес черный, холодный и тихий. Каждый раз, когда я начинаю сворачивать туда, вспомнив тень в форме маленькой девочки и пять костяных пальцев,
