Ее хорошо видно, когда она подлетает к луне, – иссиня-белый свет танцует на черных перьях. Но удаляясь от луны, она сливается с густой чернотой и скрывается. Только я все равно слышу хлопанье крыльев на ветру, и меня пробирает дрожь. Я думаю о Ближней Ведьме и дюжине ее ворон. Должно быть, мы близко. Ворона снова показывается в лучах света, после чего летит дальше на восток, резко опускаясь ниже вершины пятого холма.
Мы с Коулом карабкаемся вверх. Через несколько футов он останавливается, сосредоточенно вслушивается, наклонив голову набок.
Только сейчас я понимаю, до чего усилился ветер вокруг. Он крепчал так постепенно, что я этого не замечала, пока сейчас ветер не начал журчать, что-то приговаривать, да не тихонько, как у Коула. У этого ветра голос куда громче и выше, он почти поет. Коул морщится, но мы упорно поднимаемся к вершине. Кажется, ветер выплескивается с холма, толкает нас назад, и нам приходится сгибаться пополам, чтобы не упасть и двигаться наперекор ему.
– Мы почти дошли, – говорю я.
Ветер беснуется вокруг, отталкивает, стягивает. Один особенно сильный порыв чуть не сбрасывает нас с края холма, завывая так громко, что я почти различаю в нем слова Ведьминой считалки. От следующего порыва мы чуть не падаем на траву. Он вибрирует так, что все мои кости дребезжат в тон.
Ветер на миг стихает, как будто ему нужно вздохнуть, и в этот миг мы выскакиваем на вершину. Вокруг снова расстилается мир. Пять холмов на восток и… я вижу его.
Лес.
Глава 22
– Смотри, Коул! – кричу я, указывая на тень деревьев в долине под нами.
Но Коул не отвечает. Оглянувшись, я вижу, как он, держась за голову, шатается и падает на траву.
– Что? Что такое? – Я опускаюсь рядом с ним на колени.
– Музыка… Как будто два напева пересекаются, – объясняет он, морщась. – Слышать это больно.
Снова поднимается ветер, а Коул, склонив голову, тяжело дышит. Я вижу, каких усилий ему стоит успокоиться, держать себя в руках. Ветер борется сам с собой, не дает ему дышать.
Тучи над нашими головами стягиваются к яркой луне, и я не знаю, что делать. Кидаюсь на помощь Коулу, но он мотает головой и медленно поднимается сам. Ветер яростно пытается сорвать с него плащ. Полы развеваются и хлопают у него за спиной. Коул Указывает на лес внизу.
– Это она! – кричит он, задыхаясь, перекрикивая ветер. – Она управляет… всем сразу… стягивает силы.
И тут свет исчезает, все погружается во мрак.
Нет больше ни сине-серого, ни иссиня-белого, ни сине-черного.
Сплошная чернота.
Изменился и ветер. Весь этот шум, вся мощь слились в один резкий напев.
Потом начинает меняться сама ночь.
Странное свечение, но не над головой, а внизу, в долине.
Лес.
Как будто луна и деревья поменялись местами. Небо, плотно затянутое тучами, погрузилось в тяжкую темноту, такая тьма каждую ночь надвигается на деревню, но внизу в долине деревья (или промежутки между деревьями) ярко освещены, они сияют. Освещенные янтарным и голубовато-белым светом, деревья уютно расположились между круглыми холмами. Это похоже на сигнальный огонь, похолодев, думаю я. Так вот что происходит, когда мир становится черным. Этот лес крадет свет с неба. Рядом со мной Коул, прерывисто дыша, выпрямляется в полный рост. Я не могу отвести глаз от светящихся деревьев. Это странно и волшебно. Даже красиво. Песня ветра становится просто песней, такой четкой и внятной, будто ее исполняют на музыкальном инструменте.
Музыка все играет, чище и яснее прежнего, и трудно удержаться, чтобы не бросить все и только слушать – ведь только сейчас я поняла, как она прекрасна. Мелодия по-прежнему доносится с ветром, она и создана самим ветром, но реет в воздухе, как родной запах маминого хлеба, и, как ни странно, дает ощущение сытости.
В эту благостную картину врывается другой порыв, очень сильный и внезапный, он рвет мелодию на части. Та же низкая, печальная нота, которую я слышала в первую ночь. Коул. Но мелодии удается сохраниться, она снова собирается, восстанавливается.
Ноги сами несут меня вперед, к деревьям, и я ощущаю себя порхающей мошкой, ночным мотыльком, который несется на свет лампы, не видя больше ничего вокруг. Я делаю несколько неуверенных шагов вниз по склону, прежде чем Коул твердой рукой хватает меня за запястье.
– Подожди, – требует он, хотя и его, кажется, влечет к себе свет.
– Что это за место? – спрашиваю я. Я чувствую: он рядом. Но не вижу, я вообще ничего не вижу, потому что не могу оторвать глаз от свечения.
А потом появляется темный силуэт. Он движется на фоне следующего холма. Маленькая фигурка, вроде бы детская, окутанная еще более глубокой тьмой, словно она завернулась в саму ночь вместо плаща. Силуэт движется по пустоши в сторону деревьев с неестественной легкостью и скоростью, как будто ветер и трава не то несут ее, не то подталкивают. Как будто она и не касается ногами земли.
Фигура, танцуя, движется по долине внизу, потом поднимается к лесу.
– Нет, – вскрикиваю я и окликаю фигурку, когда та приближается к освещенному месту. Коул крепко держит меня, не отпускает.
– Ты что, не видишь? – я пытаюсь освободиться. – Это же ребенок. Мы должны его спасти.
Я вырываюсь и бегу прочь от Коула, вниз по склону, но ощущаю, что он бежит со мной наравне. Он что-то говорит, просит меня подождать, не спешить, что-то еще, но в ушах у меня свистит ветер, и я не могу оторвать глаз от этого силуэта, вырисовывающегося на фоне светящихся деревьев. Возможно, это маленькая девочка со светлыми волосами и голоском, похожим на птичий щебет. Эта мысль, кажется, материализуется, и у меня перед глазами встает фигурка моей озорной сестренки.
Я слишком быстро несусь вниз и, споткнувшись, приземляюсь на четвереньки, больно ударившись коленями. Руки и икры тоже все в ссадинах, но я не чувствую боли. Подоспевший Коул помогает мне подняться. Невольно я удивляюсь, как близко оказался лес. Казалось, он где-то вдали, но вот мы стоим внизу, совсем рядом с ним, и в жестком голубовато-белом свете можно различить отдельные ветви.
– Рен! – кричу я, но она не оглядывается, даже не поворачивает голову на голос. Она направляется прямо в лес и вдруг скрывается из виду.
Я снова и снова выкрикиваю ее имя, бросаюсь к опушке, но Коул больше не деликатничает. Его хватка становится жесткой, а в голосе больше нет ни мольбы, ни неуверенности.
– Нет, Лекси. Это не она. Тут что-то не так.
Ветер все нарастает, но музыка смолкла, теперь он только злобно завывает. Коул морщится, как от боли, и отворачивается от источника звука, от леса. Я снова высвобождаю руку и делаю несколько шагов – я уже почти могу
