Странно, но так со всеми бывает: начав выбалтывать секреты, мы не можем остановиться. Какой-то заслон прорывается внутри, и, хлынув, поток изливается наружу.
– Я предпочитаю верить, мисс Харрис, что Совет, делая это, верил, что поступает – не правильно; «правильно» – неподходящее слово. Они верили, что это необходимо.
– Она не убивала мальчика.
Он, наконец, поднимает на меня глаза.
– Сомневаюсь, что это имело какое-то значение.
Только в эту минуту я осознаю, какая страшная опасность грозит Коулу. Руки сами соскальзывают с пальцев мастера Мэтью.
– Спасибо вам.
Он устало кивает.
– Ты и в самом деле очень похожа на него, на своего отца.
– Не пойму, вы считаете, что это хорошо или плохо?
– Какая разница? Это просто правда.
Я спускаюсь вниз, когда он вдруг бросает мне вдогонку, так тихо, что я едва слышу:
– Желаю удачи.
Улыбнувшись ему, я бегу на север, к дому, чтобы переждать там ночь.
* * *К нашей двери приколочена деревянная ворона.
Средняя палка искривленная и узловатая, почти, как пальцы у Магды. Два длинных гвоздя прошили ее насквозь: одним палка прибита к двери, второй торчит из нее, как ржавый клюв. По бокам торчат несколько черных перьев, веревкой примотанных к палке. Они трепещут, полощутся на вечернем ветру. А выше, прямо над острым гвоздем-клювом, два камешка, две речные гальки, гладкие и обкатанные до зеркального блеска. Это глаза. Я толкаю дверь, и деревянная ворона бьется об нее с треском. Что там говорила Магда?
Недреманые очи, смотрящие в ночь,защитите от тьмы, зло гоните вы прочь…Глава 20
В доме подозрительно тихо.
Я прислушиваюсь, ожидая, что из кухни донесется ворчливый голос Отто, стукнет о стол его кружка, но – ничего. В кухне, подобрав под себя ноги, на стуле сидит Рен и с тоскливым видом крутит волчок на старом деревянном столе. Мама неловко подшивает подол на платье. Даже жужжанье волчка звучит приглушенно, как будто в комнате нет воздуха. Я замираю в дверях, проигрывая в уме свой разговор с дядей.
– Где Отто? – мой голос разрушает странную тишину, и в тот же миг на нас обрушивается множество звуков. Деревянный волчок подпрыгивает и падает со стола, звонко стуча об пол: тук, тук, тук, тук. Рен спрыгивает и бежит за игрушкой. Мама отрывается от рукоделия и поднимает голову.
– Мужчины объявили сход. В деревне.
– Зачем?
– Ты знаешь зачем, Лекси.
Я хочу закричать от отчаяния. Но вместо этого сжимаю кулак, так что ногти больно впиваются в ладонь, и говорю только: «Коул не виноват».
Ее взгляд становится острым.
– Сестры доверяют ему, да?
Я киваю.
Мама чуть сдвигает брови, а потом говорит:
– Тогда ему можно верить.
Она протягивает руку, ее пальцы ложатся на мое предплечье.
– Ближняя не может позаботиться о сестрах, Лекси, но сестры заботятся о Ближней, – она грустно улыбается. – Ты и сама знаешь.
Это слова отца, первый раз я слышу их из ее уст. Мне хочется обнять ее крепко-крепко.
В это время в кухню возвращается Рен, а за ней Отто. Его мрачный взор немедленно устремляется на меня.
Я вспоминаю слова Мэтью. Твой дядя подозревает, что ночами ты ведешь свое расследование.
– Отто…
Я внутренне собираюсь, готовясь к новой атаке, но ничего не происходит. Ни громких обвинений, ни угроз.
– Разве ты не видишь, Лекси? – голос дяди звучит не громче шепота. – Ты предала меня, не оправдала моих надежд. Это я еще могу простить. Но ты предала Ближнюю, помогая этому мальчишке. Члены Совета – они не обязаны прощать. Они могут тебя изгнать, если захотят.
– Изгнать? – переспрашиваю я. Мне странно даже произносить то слово.
– И я ничего не смогу сделать, чтоб защитить тебя от них.
Отто ерзает на стуле, и мать поспешно протягивает ему кружку. Моя дядя роняет голову на руки. У меня перед глазами мелькает картина: дикая пустошь, колышутся на ветру травы. Ни следа Ближней. Только простор. Только ширь. Неужели все может быть так скверно? Отто, будто прочитав мои мысли, бормочет: «Без дома. Без семьи. Без Рен. Навсегда». Картина в моем воображении меркнет, меняется, пока бескрайний простор не становится слишком маленьким и тесным. Ужасающим. Вздрогнув, я встряхиваю головой. Не бывать этому. Я не допущу.
Скоро все закончится. Я все исправлю.
Не знаю, как прошел сход в деревне. Не знаю, какие планы у Совета, у Отто, у его людей. Но я знаю одно: они планируют что-то на утро, ну а я собираюсь действовать ночью.
* * *В глубине дома напевает мама.
Это какая-то старая песня, медленная, нежная, и от одного сознания, что это не Ведьмина считалка, напряжение уходит, и я прислоняюсь к комоду у окна. Свечи уже зажжены. На запястье у Рен висит мешочек-амулет. За окном уже стемнело, низко в небе висит луна. Мамина песня смолкает, а вскоре сквозь мутноватое стекло я вижу, как она отводит Отто домой. Она подводит его к крыльцу, гладит по плечам, снимая напряжение, потом подталкивает к дому и смотрит, как он скрывается за дверью. Минуту спустя в его окне зажигается неяркий теплый свет, и мама идет назад.
У меня за спиной Рен, сидя на кровати, крутит на руке браслетик и качает ногами.
– Послушай, Рен, – я поворачиваюсь к ней. – Ты помнишь, как папа рассказывал нам сказки про Ведьму из Ближней? Про то, как она баюкала холмы, пела им песни на ночь?
Рен мотает головой.
– Я его не помню, – говорит она, и у меня екает сердце.
– Папа был… – Ну как мне оживить в ее памяти отца? Не только его истории, а то, как от него пахло смолистыми дровами и свежим воздухом, как он улыбался – ласково и нежно, необычно для такого великана. Все это для нее просто картинки, красивые, но плоские.
– Ну, – начинаю я, откашлявшись, – папа рассказывал, что эта Ближняя Ведьма очень любила детей. И она, в общем… – Я не могу подыскать слова, не могу подвести к тому, что та ведьма из сказок, которая когда-то пела детям у себя в саду, реальна, что она каким-то образом вернулась и теперь похищает детишек прямо из кроватей. Все перепуталось, как оно бывает во время между сном и бодрствованием, когда сновидения и реальность сплетаются, смешиваются. Я пробую продолжить историю отца.
– Что, если это не друзья зовут тебя поиграть, Рен? Что, если это она, Ведьма из Ближней, пришла и зовет тебя на пустоши?
– «Потому что при лунном свете детки слаще», – цитирует Рен, но ей явно не до смеха. – Не пугай меня, – добавляет она, прячась под одеяло.
– Я не пугаю, – не отступаю я. –
