Кости.
Они поблескивают в скудном свете, которому удается просочиться сквозь полог леса и составляющие шалаш ветки. Из какой-то травяной кочки белеет предплечье.
Это Ближняя Ведьма, вернее, то, что от нее осталось.
Я вновь вспоминаю пять белых костяных пальцев, вцепившихся в ствол. Вспоминаю, как мох и грязь наползали на кости, словно облекая их мышцами и кожей. Потом я снова гляжу вниз и подавляю тошноту. Все сгнило. Тяжело дыша, я приседаю на корточки, ближе в замшелой яме, чтобы вырывать сгнившие останки ведьмы, как вдруг слышу звук.
Хруст, такой резкий и громкий, что спугнул с ветви одну из ворон.
Место, где ломаются ветки, мне не видно, и отцовский нож сам собой оказывается в руке. Только после этого я поворачиваюсь, чтобы увидеть, откуда доносится звук. Я бесшумно выпрастываю из кокона ногу, спрыгиваю на землю и отступаю назад, чтобы гнездо из перевившихся деревьев оказался между мной и приближающимися людьми. Идут двое, поступь у них разная, у одного тяжелее. Я узнаю голос мистера Уорда, почти такой же, как у Тайлера, только погуще. Он обращается к кому-то, но тот невнятно бормочет в ответ. По тону этого второго я догадываюсь, что он чувствует себя крайне неуютно. Это мистер Дрейк, отец Эдгара, нервный, тощий человечек, а глаза у него вечно бегают и вылезают из орбит – удивительно, как они до сих пор не выскочили.
Но почему они здесь? Что сделали с Коулом?
– Ага, вроде здесь их и видели вчера ночью, – голос мистера Уорд звучит громче. Видимо они вышли на поляну. – За лесом.
Я осторожно пячусь еще на шаг, кокон по-прежнему нас разделяет.
Мистер Дрейк отпускает замечание насчет зловония, но я уже не обращаю внимания на запахи. Я внимательно оглядываю лес, прикидывая, как бы бесшумно отступить и остаться незамеченной.
– Лекси и чужак? – спрашивает он нервозно. Мистер Уорд, должно быть, кивает, потому что мистер Дрейк продолжает: – Ты правда думаешь, что это они увели Эдгара?
– Не имеет значения, – бурчит мистер Уорд. Я отхожу еще на шаг, потому что голоса все приближаются. Теперь они, должно быть, подошли прямо к кокону, остановились в шаге от него. – Все равно его больше нет.
Воздух застревает у меня в горле.
Нет.
Я закрываю глаза. Сердце бьется так, что они, наверное, слышат.
Нет.
– Ты ведь не веришь, что это он сделал, – говорит мистер Дрейк, и это не похоже на вопрос.
– Я уже сказал, – отвечает мистер Уорд. – Не имеет значения. Твоего мальчика это не вернет.
Нет. Нет. Нет, твержу я про себя, делая еще один беззвучный шаг назад. Трясу головой, пытаясь собраться с мыслями. Они говорят неправду. Они все врут. Коул сказал, что я должна найти кости, а он найдет меня. Так где же он? И где дети? Я сосредотачиваюсь на этом последнем вопросе, ведь только на него я могу найти ответ.
– Тогда зачем?
Я видела, как ребенок входил в этот лес, когда лучный свет вошел в деревья и звучала музыка. Я видела ребенка. Дети должны быть здесь, рядом, но где?
– На всякий случай, полагаю, – говорит мистер Уорд.
Я оглядываю деревья, землю, грязь и мох, и сухие ветки, и…
…наступаю на сучок. Раздается треск, оглушительный, как выстрел, – даже не видя мужчин, я знаю наверное, что они слышали. Все двенадцать ворон над головой оживают и принимаются каркать, оглушительно, жутко. Я не могу ждать. Это мой единственный шанс. Повернувшись, я несусь со всех ног, забыв о костях, через лес на пустошь. У меня дрожат и подгибаются коленки, я выбиваюсь из сил. Подняв голову, вижу, солнце прошло свой путь в зените и начинает клониться к западу. Я снова бегу, через пять холмов, к дому сестер. Легкие и ноги не ноют, они вопят, требуя отдыха. Они плачут. Но не я. Я не могу и не буду плакать.
Последний взгляд Коула, странное почти прощание, молчаливая мольба о прощении.
Сознаться и отдать себя на расправу?
Я не заплачу.
Может, это помогло бы утолить бы чью-то боль?
Не буду плакать. Он обещал. Он сказал, что с ним все будет хорошо. Он…
Когда я поднимаюсь на верхушку последнего холма и вижу дом сестер, ноги меня не держат. Я падаю на траву, задыхаясь, хватаюсь пальцами за траву.
– Что это ты делаешь, почему лежишь на земле, милая?
Я вижу, что надо мной склонилась Магда. Голос у нее дрожит от усталости. Кажется, что все вокруг устали, обессилели. Она хлопочет вокруг меня, молча ведет к своей лачуге. На гвозде в стене сарая нет серого плаща. Во дворе стоит Дреска. Скрестив руки, она уставилась в землю перед собой. Ее зеленые глаза стреляют в меня, но она продолжает стоять не шелохнувшись. Мне кажется, земля у нее под ногами тихонько гудит. Магда тащит меня мимо нее, проводит в дом.
– Вы не видели Коула? – спрашиваю я хрипло, будто я сорвала голос криком.
– Нет, нет, нет… – со вздохом твердит она, наливая воду в чайник.
Я опускаюсь на табурет. По щекам текут слезы, а перед глазами стоят красные лужи. Я отмахиваюсь от них.
– Они его схватили, – говорю я, потому что должна это сказать.
Магда печально кивает, как будто и так это знала, и узловатыми пальцами гладит меня по плечу.
– Они увидели нас вчера ночью. А утром пришли и взяли его, увели в пустошь. И Бо сказал, что земля Ближней не окропится кровью чужестранца, но я не знаю, что они сделали, а он пообещал мне, что придет и найдет меня, если найду кости, и я их нашла, но его там не было. Его там не было, а охотники говорят, что он…
Я останавливаюсь, чтобы вздохнуть, обнимаю себя обеими руками. Его нет. Я должна сказать «Коула нет», но это неправильно. Если сказать так, можно подумать, что он просто ушел, побрел куда-то своей дорогой. Но Коула утащили за собой люди из плоти и крови. Мужчины, которые искали, на кого бы повесить вину.
– Стало быть, ты их нашла, – это Дреска, она стоит у двери. Я даже не слышала, как она вошла.
– Ты не слушала? – Я отталкиваюсь от стола. Табурет со скрипом отъезжает. – Коула нет.
– Как и четырех детей.
– Вам что, наплевать, что они его схватили? Что они, может быть, его…
– Он знал, что делает.
– Нет! Не знал. Он не понимал. Он обещал мне!
У меня внутри сплошная боль. Комната качается. Чайник шипит.
– Так верь ему, – вступает, наконец, Магда, снимая чайник с огня. Меня охватывает слабость и странное оцепенение, голова будто ватой набита. Я обхватываю ее обеими руками.
– Дальше будет только хуже, намного хуже, – шепчет Дреска, но вряд ли ее слова предназначались для моих ушей.
– Мне нужно вернуться, – говорю я. –
