Бархатные веревки тут же скользнули с кроватных столбиков вниз и крепко обернулись вокруг ее запястий, не давая двинуться.
— Ты… ты! Да ты просто извращенец! — протестующе закричала возмущенная Гермиона.
— Кто извращенец? Я извращенец? — Малфой пожал плечами и, сбросив мантию, принялся снимать с себя галстук и широкий, похожий на кушак пояс. — Сильно сказано для той, которая чуть ли не отдавалась мне несколько месяцев, не потрудившись представиться и исчезая каждый раз с какой-нибудь безделушкой, украденной у меня… — он снял запонки, бросая их на прикроватный столик, и расстегнул рубашку. Оставшись в одних брюках, какое-то время Люциус стоял и просто смотрел на женщину, распластанную на его кровати, а потом начал мерить спальню шагами взад-вперед. — Итак, мне нужен ответ: почему?
— Что «почему»? — фыркнула Гермиона, следя за тем, как Малфой, словно рыскающая пантера двигается по комнате. — И что… обязательно нужно связывать меня за это, да?
— Я лишь подстраховался от твоей привычки исчезать. Хочу быть уверенным, что ты никуда не денешься, пока не ответишь на мои вопросы, — спокойно парировал Малфой. — А теперь все-таки скажи мне, Гермиона, почему ты подрабатываешь мелкой воришкой?
Ужасно хотелось начать яростно отрицать его обвинения, и Гермиона даже подумывала об этом, но потом поняла, что смысла никакого нет. Ее поймали. Умно. И совершенно честно.
«Черт! Скажи лучше, что сама хотела быть пойманной, видать, потому и затеяла с ним эту опасную игру».
Нет, понятно, что ей не хотелось быть пойманной аврорами или еще кем-то… Очень не хотелось. Но вот оказаться схваченной Люциусом Малфоем — стало почти навязчивой идеей. Гермиона не могла объяснить почему, но эта разница имела для нее огромное значение. И потому она набрала воздуха и заговорила:
— Ты и сам прекрасно знаешь, Люциус, почему. Министерство выделяет моему фонду смехотворно скудный бюджет, а у меня есть те, кто и в самом деле может рассчитывать только на мою помощь… — она отвечала крайне сдержанно и внимательно следила за перемещениями Малфоя, тихонько пытаясь избавиться от пут, удерживающих запястья.
— Есть гораздо более цивилизованные и безопасные способы увеличить финансирование! — тот нахмурился, не переставая ходить туда-сюда, и сверкнул на нее глазами.
«Боже мой… он что… беспокоится обо мне?»
— Да что ты говоришь! И скажи, сделай милость, что же я могла сделать. Я живу в малюсенькой квартире на пятом этаже, где единственная роскошь — это то, что в ней есть туалет, и половину своей зарплаты отдаю в бюджет фонда. Оставляю себе минимум, чтобы только на жизнь хватало. Клянчу деньги у каждого благодетеля, который хоть раз сделал пожертвование, прошу министерство увеличить мой бюджет, постоянно урезаю программы… но и это не помогает! А список семей, нуждающихся в помощи, растет с каждым годом. Так скажи мне, что еще можно сделать?
В голосе (спокойном, собранном и таком тихом) Малфою слышалась боль и отчаяние, обуревавшие ее.
— Гермиона, ты не должна брать на себя ответственность за них! — присев на край кровати, он покачал головой, его самого тоже охватило разочарование.
— Не могу… Они надеются на меня, — тихо отозвалась она. — Понимаешь, у них больше нет никого.
— Не хочу выглядеть пессимистом или высокомерной скотиной, но готов поспорить, что у половины семей из твоего списка есть способный работать отец, который просто предпочел быть пьяницей и бездельником, чем заботиться о своей семье, — Люциус увидел, как она напряглась, и понял, что попал по больному месту.
— И что с того? Это… должно означать для его семьи голод или отсутствие всяческих возможностей? Значит, невинные дети должны голодать из-за его безответственности? Как ты можешь так говорить? Неужели они и впрямь заслуживают быть голодными и бездомными? — голос ее повышался, а в глазах засверкали яростные огоньки.
Люциус почувствовал, как пульс его невольно ускорился, реагируя на эти явственные проблески ее пламенного темперамента.
— Я не говорил этого, но ты сделала работу смыслом своей жизни. Понимаю: у многих семей могут случиться трудные времена, и у меня некоторые школьные товарищи были очень бедны, Гермиона, и я видел, каково это. Между прочим, беден был и Северус Снейп — он одевался в обноски, недоедал, а для покупки учебников и школьных принадлежностей всегда пользовался школьными стипендиями. Почему я щедро жертвую на стипендии Хогвартса, как думаешь? В его память. И не потому, что он был моим другом, а потому, что эти стипендии, быть может, помогут еще какому-нибудь такому же удивительному, но небогатому ребенку. И все же… я не обязан заботиться обо всех них, — по глазам Гермионы он понял, что вся его речь пропадает втуне, поскольку не имеет для нее никакого значения.
— Тогда кто будет помогать им?
— Не ты. Ты просто впустую тратишь в этом фонде время, позволяя жизни проходить мимо. Ты пытаешься решить проблему, справиться с которой не в состоянии. Пойми: неимущие семьи были всегда и будут всегда. И никакое количество галеонов не вылечит нищету! — попытался достучаться до нее Малфой.
— Значит, ты не считаешь мою деятельность достойной? И думаешь, что попытка сделать жизнь детей лучше не стоит ни моего времени, ни энергии, ни гордости?
— Этого я тоже не сказал. Я думаю, что все это очень достойно и благородно с твоей стороны, но ты должна смотреть на вещи реально. Ты не можешь спасти их всех, Гермиона! Почему ты не можешь быть счастлива тем, что тебе уже удалось? — Люциус знал, что покажется ей жестоким и бесчувственным, но… что поделать. Годами жертвуя куда-то деньги, он никогда не драматизировал самого факта существования бедности, оставаясь самым настоящим реалистом. Жизнь есть жизнь. Бедность существовала всегда, и ничего с этим не поделать.
— Мы никогда не сможем договориться по этому вопросу, — упрямо буркнула Гермиона. — Просто ты никогда не был беден. Тебе никогда не приходилось работать, чтобы кормить семью. И ты никогда не поймешь меня.
— Нет проблем, давай поговорим о чем-нибудь другом… — Люциус сложил руки на довольно широкой груди и уставился на Гермиону. — О чем-нибудь… более личном. Например, о той маленькой игре, которую ты затеяла в ту ночь, когда мы встретились на благотворительном балу.
— Почему ты думаешь, что я играла? — она вдруг почувствовала, как щеки медленно краснеют.
— Потому что неплохо знаю тебя теперь. Видишь ли, за эти месяцы мы с тобой были более близки, чем иные супружеские пары. Ты всегда охотно шла мне навстречу во всех моих сексуальных позывах, не собираясь признаваться мне, кто
