— Согласна. И Элиас обожает тебя. Когда тебя нет рядом, он только и знает, что говорит о тебе. Постоянно. Ты… Мерлин, как ты смог так быстро привязать его к себе? — Гермиона слегка улыбнулась. — Я никогда не понимала, как много твоего у него есть, пока ты не начал проводить с ним время. И это так удивительно! Тебя никогда не было в его жизни, а он наклоняет голову точно так же, как ты. Он держит карандаш так же, как ты. И даже чувство юмора у него фамильное «малфоевское»… злое. Интересно, ты был таким же болтливым, когда был маленьким?
— Думаю, вряд ли, мои родители не потерпели бы такое, — Люциус тут же вспомнил свое детство. Такое же, как у Драко. И в нем, в этом детстве — детей было быть не должно. Не видно и не слышно. Он воспитывался домашними эльфами, а потом — наставниками, как и Драко. Его приводили к родителям… Ненадолго. А потом снова отправляли в детскую.
«Черт! Черт, черт, черт!!! Сейчас я даже представить себе не могу, чтобы Элиас рос точно так!»
Люциуса охватила бессильная злость. И вина.
«Как много я упустил с Драко! Каким бы мог быть в детстве мой старший сын, если бы оно было таким… как у Элиаса? Может, он вырос бы другим? И рос бы более счастливым и открытым? Что дало мальчику наше с Цисси стремление воспитать чистокровного аристократа?»
— Он же иногда раздражает тебя, правда? — тихо спросила Гермиона. Это был вопрос, который она часто задавала самой себе. Ну не верилось, что Люциус Малфой может легко и спокойно выносить непрерывную болтовню Элиаса. Даже сама она иногда уговаривала себя успокоиться и набраться терпения. Потому что знала: общаясь, Элиас познает этот мир, узнает людей.
«Но, Господи, как же часто он ляпает, что попало!»
— Я бы солгал, сказав «нет». Потому что периодически Элиас испытывает мои нервы на прочность. Но чаще я нахожу его забавным. Мальчишка умен, он цепко схватывает подробности и детали, даже если и не совсем понимает, что именно они означают. Он видит и слышит все… Знаю, тебе не нравится, когда я говорю, что из него получился бы блестящий шпион. Но это так, — хмыкнул Люциус, ощутил, как его ткнули в бок локтем, и, рассмеявшись, прижал ее к себе крепче.
— Мне интересно, куда его распределит Шляпа? Сейчас это мог бы быть и Гриффиндор, и Слизерин, абсолютно в равной степени. Интересно, что будет доминировать в одиннадцать.
— Малфои всегда заканчивали Слизерин, — задумчиво произнес Люциус. — Правда, до этих пор они были чистокровными…
— И законнорожденными, — продолжила Гермиона, и глаз ее слегка дернулся от раздражения.
«Сколько раз за эти годы я слышала категоричные суждения о рождении ребенка вне брака? Сколько раз меня называли шлюхой или порченным товаром, а Элиаса — маленьким ублюдком!»
Сердце защемило от боли, и она закусила губу.
— Ну, это не всегда, — поправил ее Люциус. — Иногда у мужчин моей семьи рождались дети и от любовниц. На протяжении веков много чего происходило. Но те отпрыски никогда не носили имя Малфой.
— А у тебя есть еще дети? — осторожно спросила Гермиона.
Малфой опешил.
«Как она могла думать, что я пложу детей направо и налево?»
— Нет, только Элиас и Драко, — Люциус качнул головой. Ей незачем знать, но он всегда был осторожен с любовницами. Осторожен почти до паранойи. Один лишь раз позабыл о противозачаточном заклинании. Тогда. С ней. — На сегодняшний день ты — единственная женщина, которая заставила меня потерять голову и повести себя безответственно.
— О, я, конечно, могла быть польщена этим, если бы думала, что в ту ночь ты действительно хотел меня. Но я же знаю, что это не так…
— Зато хочу тебя сейчас, — спокойно прервал ее Люциус. — Да, в ту ночь я был не в себе. Но сейчас хочу, чтобы ты забыла не о том, что тогда произошло, но хотя бы о том — как это произошло. Ты заслуживала лучшего первого раза.
— Единственного раза, если уж так, — мягко поправила его Гермиона, и Люциус не смог прокомментировать ее фразу: голова закружилась от мысли, что ее тело никогда не принадлежало другому мужчине. И что он может быть единственным, кто будет знать, какая она тесная и горячая внутри. Реакция тела была мгновенной и острой. Он мучительно глотнул, ощущая, как напрягшийся пах давит на молнию брюк. Хотелось только одного: войти в нее, прямо сейчас. Утонуть в медовом тепле этой женщины, так доверчиво прикорнувшей у него под боком. Малфой стиснул зубы.
— Люциус, почему ты молчишь? Я что-то сказала не так? Или мое признание шокировало тебя? — Гермиона вдруг занервничала и приподнялась на диване. Какой же неопытной и ничего не знающей ощущала она себя в эту минуту.
— Нет, что ты? Твое признание… Оно…
«Черт! И что я должен ей сказать? Что, узнав о том, что я еще и единственный ее мужчина, мой член стал тверже дубинки?»
— Гермиона, оно лишний раз убедило меня в том, что сейчас у нас должно быть все по-другому. Понимаешь? На этот раз я должен все сделать правильно. А это означает, что мне пора уйти…
— Не понимаю, — Гермиона поднялась с дивана, а вслед за ней поднялся и Люциус.
Приподняв бровь, она недоуменно смотрела на него, пытаясь понять, что происходит. Малфой протянул руку и погладил ее по щеке.
— Твой единственный опыт общения с мужчиной был со мной. И был болезненным и горьким. Да еще и полностью изменил твою жизнь. Сейчас у меня есть шанс компенсировать это. Поухаживать за тобой, как это делают нормальные мужчины. И это означает, что мне нужно уйти, прежде чем я потеряю контроль и зайду слишком далеко… — несколько неловко, но твердо закончил он.
— Зайдешь слишком далеко? — ее глаза распахнулись, как блюдца, и Люциус увидел в них любопытство, смешанное с надеждой.
«Мерлин, дай мне сил!»
— Да… потому что я ужасно хочу поцеловать тебя, — рука скользнула по щеке, и вот кончики пальцев уже поглаживают ее ухо. — А как только начну целовать тебя, то захочу прикоснуться. Ну, а уж если прикоснусь,
