У старушки губы дрожали, кривились, словно она хотела улыбнуться, да никак не получалось, а вот плакать она не плакала. Она гладила седую профессорскую гриву, перебирала его волосы, часто сглатывая — костяная камея, прихватывающая высокий ворот платья, мелко подрагивала. А потом женщина с усилием расцепила дядюшкины руки и тоже на колени опустилась, обняла лицо Лангера ладонями, заставив на себя смотреть.
— За что же мне тебя прощать? — спросила по-прежнему едва слышно, шелестяще. — Ведь ты вернулся. Вернулся же, да?
Он плакал, она нет, а на полу лежали рассыпавшиеся рыжие хризантемы. И где-то наверху, наверное, в раме неплотно прикрытого чердачного окна посвистывал ветер, а из углов плохо освещенного подъезда подсматривали тени.
И это все было нарочито театрально, придумано, причем придумано бездарно, пошло даже. Только вот происходило в реальности, а оттого Анет было почти невыносимо, ей самой горло как тисками перехватило.
Кое-как Сатор все же удалось затащить стариков в квартиру. Брезгливо морщась от собственной суетливой бестолковости, Ани усадила их за стол, чай приготовила, отыскала в буфете какие-то конфеты.
Вот только они ее не замечали, не видели — и все! Даже когда Анет случайно между ними оказывалась, смотрели лишь друг на друга. И ни слова больше не произнесли. Хотя мерещилось, что говорят: быстро, бестолково, перескакивая с одного на другое. И не понять, чего в этом было больше — радости, растерянности или ощущения того, что уже поздно, все равно ничего не догонишь, чтобы ни было сказано.
Анет тихонечко встала, вышла, заглянула в хозяйскую спальню. Портрет дядюшки, залитый солнечным светом, подмигнул слепым пятном — деталей картины она рассмотреть не могла, да это и не требовалось.
— «Мое самое большое разочарование», — пробормотала Сатор, аккуратно, чтобы не скрипнула, прикрывая дверь. — «Этого человека я ненавижу». Ну да, все так и есть.
Нагнулась было, чтобы собрать рассыпанные цветы, но передумала. В конце концов, от нее теперь совсем ничего не зависело — сами разберутся. А, может, еще и другим объяснят, что никакого «поздно» вовсе не существует, и догонять ничего не надо, нужно всего лишь…
Хаосовы твари, знать бы еще, что это «всего лишь» такое!
* * *До своей квартирки Ани едва добраться сумела, а уж снова выползать из нее и подумать-то было страшно. Но хоть пугайся, хоть не пугайся, а есть такое неприятное слово «надо». Тем более на сегодняшний вечер Саши нечто вовсе уж грандиозное задумал. Поэтому пришлось влезать в платье, рисовать лицо, а, главное, запихивать поглубже нехорошее настроение вместе с усталостью.
Правда, господин Кремнер что-то такое заметил и сходу спросил, чего это у Сатор стряслось. И в заверения, будто все просто великолепно, не поверил, хмыкнул недоверчиво, но все же порулил, куда там собирался.
Кстати, и экипаж и ящер гоблинолога ему совсем не подходили. И то и другое были новенькими — хотя, ящеру все же, наверное, определение «молодой» подошло бы больше, — но совеем не элегантными, не спортивными. Наоборот, оба какие-то кряжистые, приземистые, массивные и разлапистые, благо слова «разколестные» вообще не существует. В общем, в такой карете, да при таком скакуне в ненастье по бездорожью кататься, а не по центру столицы рассекать.
— Куда это ты меня везешь? — поинтересовалась Сатор, заметив, что этот самый центр остался далеко позади.
— К себе домой, — лаконично отозвался Саши, уверенно с амулетом управляясь.
— А почему?
— Потому что тебе явно сейчас не до эльфийских оперных изысков, а нужно банально отдохнуть.
— Отдохнуть я и себя могла, — буркнула Ани.
И как не отгоняла стыд, тот все же навалился мешающей тяжестью: про эльфийскую диву с божественным меццо-сопрано, дающую всего один концерт, да ни где-нибудь, а в Имперском театре, гоблинолог уже неделю твердил. А уж как ему удалось билеты на такое-то событие достать и подумать страшно.
— У себя ты отдохнуть не могла. У тебя там холодно и сыро.
— С чего ты взял? — изумилась Сатор. — У меня в квартире ты ни разу не был.
— С того, что у тебя пальто всегда чуть-чуть влажное. А на подоле бывают мокрые пятна. Отсюда делаем вывод: ты отчищаешь уличную грязь, но ткань просыхать не успевает. Следовательно, дома у тебя холодно и влажно.
— Так ты сам сыщик! — наконец-то догадалась Анет. — А, может, агент имперской секретной службы Ее Величества?
— Нет, — Саши улыбнулся мельком, сверкнув в темноте очками — когда Кремнер коляской управлял, он всегда был предельно сосредоточенным. Но не натужно, а словно невесть какую важную миссию исполнял. И правила соблюдал до мелочности. — Я всего лишь, как ты говоришь, гоблинолог. Поэтому мы едем ко мне, там я выдам плед с подушкой, разожгу камин, сварю глинтвейн и оставлю тебя в покое. Захочешь — поужинаем, не захочешь — позавтракаем. Переночуешь в спальне для гостей, не в первый раз.
— Я свинья, — совсем тихо пробормотала Сатор.
— Извини, не расслышал.
— Говорю, не желаю я пледов с глинтвейнами, а хочу в оперу. Слушать меццо-сопрано.
— Ани, — Саши, упорно глядя на дорогу, легонько погладил ее руку в перчатке, — не надо меня жалеть. И через силу пытаться сделать приятное тоже не надо.
— Тебе не надо, а мне надо? — вяло возмутилась Анет.
— По-моему, к слабому полу из нас двоих все-таки ты принадлежишь, — снова улыбнулся Саши. — Хотя со стороны может и по-другому казаться.
Сатор хотела было съязвить по этому поводу, но все-таки сдержалась, поэтому просто к окну отвернулась.
Свинья — она свиньей и помрет, могила не исправит. Вот есть же человек! Любит, хотя с достопамятного вечера о чувствах не заговаривал и на нее давить не пытался. Заботится, но совсем опекой не душит, чувствует, когда надо в покое оставить и ведь на самом деле оставляет. Руки не распускает и ни на что не намекает, видно, ждет, когда сама дозреет. Ухаживает: без цветов не появляется, культурная программа такая, что качаться остается. Что ни день, если не шоколад дарит, так корзиночку ландышей — это почти зимой! А недавно прислал коробку дорогущего чая и мешок просоленных сухарей. И плед подбитый лисой купил, но Ани не отдал, сказал, что будет лишний повод его навестить.
Ну вот что ей, свинье, надо? Страстей неземных? Мало было, еще хочется?
— Знаешь, мне сегодня в полиции сказали, что тех бандитов, что на нас с Нелдером напали, натравила его бывшая женщина, — сказала непонятно к чему, выводя пальцем по прохладному запотевшему стеклу узоры.
— Зачем? — не удивился, а на самом деле уточнил Саши.
— Не знаю, — пожала плечами Ани. — Наверное, хотела меня отвадить. Или просто избавиться.
— Тебе ее жалко?
— Другой бы спросил, не страшно ли мне, — усмехнулась стеклу Сатор. — Или начал успокаивать, говорить, что сволочей жалеть незачем. Ну хотя бы сказал, мол, все хорошо, а дальше станет только лучше.
— Зачем? Все действительно хорошо. У
