«Держись, парень».
29
Ронан проснулся. Медленно. С трудом. Ресницы склеились.
Он был неподвижен и наблюдал за собой сверху. Раскаленная до блеска полоса золотого солнца жгла ему глаза, но он не мог отвернуться. Из одной ноздри тянулась тонкая черная полоска; в остальном кожа была чистая.
Его тело лежало на заднем сиденье «БМВ». Под голову, вместо подушки, был подсунут школьный свитер Мэтью. Руки были скрещены на груди – не то положение, которое Ронан бы для них выбрал. Свет падал как-то странно – ни день, ни ночь. Было темно, не считая этой яркой солнечной полоски. Ронан растерялся. Он не мог понять, как оказался на заднем сиденье. Не мог понять, чтó принес из сна.
Его руки сжимали что-то, но очертания предмета пока оставались неясными. Ронан не чувствовал никакого движения, но ни за что не стал бы ручаться. Это мог быть краб-убийца, оживающий при солнечном свете. Мог быть бесплотный крик. Могло быть вообще что угодно. Воспоминания о сне не дали Ронану никаких подсказок. Он помнил лишь пустыню, полную корчащейся черноты, и голос Брайда, спокойно пробивавшийся сквозь мрак.
Ронан снова обрел способность двигаться.
Он осторожно разомкнул ладони. У него в руках лежала рукоять меча, абсолютно черная, как на картине Сулажа на Волшебном базаре – той, от которой Диклану Линчу хотелось, блин, плакать. Матово-черное лезвие было сломано чуть ниже гарды. На рукояти стояли три крохотных слова, тоже черные – их было видно только на свету: «Превращены в кошмар».
Он совершенно не помнил, чтобы ему снилась эта штука.
Вполне возможно, что Брайд его спас.
Это было странное ощущение, слишком большое, чтобы назвать его приятным или неприятным. Достаточно странное, чтобы понять, что мир гораздо больше и загадочнее, чем Ронан полагал. И этого хватало с избытком, чтобы убедиться, что мир на его стороне.
Он сел, пытаясь прийти в себя.
Странный, не дневной и не ночной свет в машине был связан с тем, что она стояла под каким-то навесом или в старом сарае – грубом и примитивном, сооруженном лишь по мере необходимости. Свет, который обжигал Ронану глаза, лился из щели, там, где недоставало доски.
На полу сзади валялись скомканные салфетки; все они пропитались черным. Но у него не было салфеток в машине, не так ли? Он вытирал лицо старыми чеками. Водительское кресло было отодвинуто далеко вперед, так что обнажилась куча мусора, обычно скрытая сиденьем; на коврике виднелись два черных отпечатка ноги, слишком маленьких для Ронана. Кто-то положил ключи от машины на приборную панель – так, чтобы Ронан их увидел.
Это было странно – заснуть и проснуться где-то в другом месте, вместо того чтобы заснуть и отправить разум в полет. Но сегодня Ронан ничего не стал бы исключать.
Спотыкаясь, он выбрался из машины. Сухую землю покрывали следы копыт – он находился в загоне для скота. Выйдя из сарая, Ронан заслонил глаза от вечернего солнца и осмотрелся. В отдалении лошади щипали траву, совершенно не интересуясь человеком, который рассматривал пологое длинное поле. Где-то неподалеку слышался шум шоссе. Плоская тропинка вела от сарая к воротам, за которыми виднелась старая двухполосная дорога.
Не было никаких признаков маленького белого седана, ну или любых других машин.
Достав телефон, Ронан открыл карту. Он находился в сорока минутах езды от города. На северо-восток, совершенно не по пути к Амбарам.
Суть ситуации медленно доходила до него. Кто-то – возможно, женщина, поскольку сиденье было выдвинуто далеко вперед – увез его подальше из города, чтобы он мог погрезить. Чтобы два конфликтующих гейса не причинили ему вреда на сей раз. Она спрятала машину. Вытерла Ронану лицо. Положила ключи туда, где он мог их найти. И уехала вместе с двойником Ронана, оставив больше вопросов, чем ответов.
Они спасли его тело, а Брайд – разум, однако Ронан ничуть не приблизился к пониманию того, кто все они такие.
Он пнул землю.
Шаг вперед, два назад.
«Держись, парень».
30
– Хеннесси.
Виновата была Хеннесси.
Впрочем, именно в этом обычно крылись начало и конец большинства их проблем. Они не могли поступить в колледж или сделать что-нибудь, требовавшее отдельного номера страхового полиса: виновата Хеннесси. Их выгнали из клуба «Девять часов»: виновата Хеннесси. В плохую погоду у них болели зубы мудрости: виновата Хеннесси. Им пришлось прибегнуть к замысловатому плану с подделкой и кражей картины, вместо того чтобы сбагрить какое-нибудь барахло и купить ее за пачку наличных: виновата Хеннесси.
Буквально всё в ситуации с «Темной леди» было виной Хеннесси.
– Хеннесси.
В прошлом году Хеннесси продала поддельного Джона Эверетта Милле некоему Рексу Баску, мускулистому скупщику портретов и других произведений прерафаэлитов, давнему посетителю Волшебного базара. На картине была молодая пышноволосая женщина, которая держала в руке карту, прижав ее к груди и предоставляя зрителю гадать, что это – игральная карта, гадальная или вообще нечто совершенно иное. Глаза женщины намекали на самый загадочный вариант. Подделка отличалась некоторой дерзостью – безопасней было бы «найти» набросок Милле или неоконченную работу – но Баск попросил что-нибудь яркое, поскольку сам влез в некоторые денежные затруднения и хотел поскорее заработать крупную сумму. Хеннесси предупредила, что для находки эта штука слишком хороша – ее обязательно подвергнут исследованию. Продать ее можно было разве что за границу, в частную коллекцию.
– Хеннесси-и-и.
Разумеется, ее разоблачила первая же престижная галерея, в которую Баск попытался сбыть картину. Милле писал свои композиции прямо на холсте, по карандашному наброску; Хеннесси импровизировала, и, как только главный вопрос прозвучал, домино посыпалось: мазки слишком большие, олифа не та, где, вы говорите, вы нашли эту картину?
Хеннесси ни в чем не раскаивалась. Она предупредила, она сказала; Баск сам виноват, что он просто ленивый хрен.
И, разумеется, именно ему досталась «Темная леди» спустя несколько месяцев.
– Да я лучше сожгу картину, чем продам ее тебе, – сказал он Хеннесси.
Сама виновата.
Она бы уже сдалась, если бы не остальные.
Она так устала.
– Элоиза, – сказала Джордан.
Хеннесси не смотрела на девочек, но знала, что это Джордан; только она так ее называла. Хеннесси звали не Элоиза; Джордан шутила.
– Твое лицо.
Хеннесси знала про лицо. Сколько ни вытирай, толку не было. Лежа на кафельном полу кухни, она курила, и маленький черный ручеек стекал из ее ноздри по щеке.
Прошло слишком много времени с тех пор, как она грезила в последний раз.
И, поскольку их план провалился, скоро должен был появиться очередной двойник Хеннесси. Еще один цветок на татуировке, окружающей горло. Еще один шаг к смерти. Еще один шаг к тому, что все девушки на этой кухне заснут навеки.
Сама виновата.
– Это только что началось? – спросила Джун.
Бедная Джун. Она старалась как могла, и, скорее всего, второй явилась бы на зов, и ей лучше всех удавалось держаться на официальной подработке. Как и Хеннесси, она слишком много пила и любила собак. В отличие от Хеннесси, она выпрямляла волосы и любила еще и кошек. Она была второй по старшинству копией, а значит – самой сложной после Джордан.
Бедная Джордан. Она этого не заслужила. Никто из девушек не заслужил, но она – особенно.
– В метафорическом смысле, – произнесла Хеннесси, – прекращалось ли это хоть когда-нибудь?
Девушки прибирались на кафельно-латунной кухне, заваленной мусором. Она всегда была захламлена. Ею пользовались шесть мошенниц, чтобы делать пастель, смешивать пигменты, готовить
