– Знаешь, кого я ненавижу? – спросила Мэдокс.
Голос у нее был раздраженный. Она всегда так говорила. Как будто в первую очередь ей передался характер Хеннесси.
– Этого ублюдочного торговца хламом, Баска.
– Хочешь потрепаться? – спросила Джун.
Она была практична. Как будто главное, что передалось ей от Хеннесси – это способ решения проблем.
– Тогда вали на улицу. Что дальше?
– Картина у того парня. Линча, – ответила Хеннесси.
– Он живет здесь, – сказала Мэдокс. – Я видела его пижонский дом. И по-прежнему голосую за то, чтобы грабануть его.
– Ты дура? – спросила Джун. – Он работает у сенатора. Думаешь, это не разойдется сразу по новостным сайтам? Слишком большой риск.
– Джун права, – задумчиво произнесла Тринити. Она всегда говорила задумчиво и как будто сердилась на себя, словно главное, что передалось ей от Хеннесси – это самоненавистничество. – Нам придется перевернуть весь город. Игра стоит свеч только в том случае, если «Темная леди» работает.
Хеннесси переглянулась с Джордан, которая стояла, прислонившись в столу, с кистями в кулаке. Трудно было сказать, о чем Джордан думала. Она смотрела на черноту, текущую по лицу Хеннесси, и трогала цветочную татуировку у себя на шее – такую же, как у Хеннесси.
Джордан имела право жить собственной жизнью. Она не была Хеннесси. Она была Джордан. Отдельной личностью, оказавшейся в ловушке чужой поганой жизни.
И в этом тоже была виновата Хеннесси.
– Мне надоело ругаться, девочки, – сказала она.
– Может, выкупим у него картину? – предложила Бруклин, стоя у раковины с совком, полным счищенной пастели. Это было внезапное предложение, в основном потому что мысли Бруклин в норме тяготели к сексу – главное, что передалось ей от Хеннесси.
– А если он не захочет ее продавать, тогда мы его уберем, так? – спросила Джун.
– Может, просто бросим это дело? Может, она вообще не работает, – сказала Мэдокс.
– Не вариант, Мэд, – ответила Джун.
– Ну или хотя бы рискнем, – пробормотала Тринити.
Причина охоты за «Темной леди» была проста. Ее свойства хорошо задокументировали: кто спал под одной крышей с этой картиной, видел во сне море. Таким образом, Хеннесси увидела бы море вместо своего обычного повторяющегося кошмара; она принесла бы в реальность чайку, или песок, или какую-нибудь другую мелочь, и это стоило бы ей гораздо меньших физических усилий, чем создание очередного двойника.
Джордан наконец заговорила.
– А что, если мы снова ее подменим?
Тринити спросила:
– То есть… вломиться в дом?
– Тот же самый план, – сказала Джордан. – Без изменений. Войдем, оставим нашу копию, заберем оригинал.
Девушки задумались.
– Ты с ума сошла, – сказала Мэдокс.
Как будто ничего не слыша, Джун задумчиво произнесла:
– И все-таки мы рискуем, что нас разоблачат.
Бруклин выбросила пастельную пыль в мусорное ведро.
– Нет, если мы разобьем стекло, а потом заменим его, когда закончим.
– Нам нужно время, – сказала Тринити. – Он должен уехать из дома на несколько часов.
Проклятая суета, подумала Хеннесси. И всё это потому, что она не могла не видеть один и тот же проклятый сон.
Сама виновата.
Джордан пересекла кухню и забрала у Хеннесси сигарету. Она затянулась, прежде чем бросить окурок в раковину. В этом, подумала Хеннесси, заключалась основная разница между ними. Джордан тоже могла попробовать буквально что угодно, но в итоге всегда бросала вредную привычку, прежде чем та успевала ее убить.
Кроме Хеннесси. Хеннесси была самой опасной привычкой у всех в этом доме, и никто не мог от нее отказаться.
Джордан сказала:
– Кажется, я знаю, что делать.
31
– Нет, спасибо.
Одно дело – самой быть жертвой бескомпромиссной и бестактной натуры Парцифаля Бауэра. И совсем другое – наблюдать, как ее жертвой становится кто-то другой. Один или сразу несколько. Или много. Весь персонал «Немецкой кондитерской Пфайфера» в городе Александрия, штат Вирджиния, вышел из задней комнаты, чтобы понаблюдать, как Парцифаль Бауэр пробует свой первый за несколько лет биненштих. Лок, обнаруживший эту кондитерскую, очевидно, сгустил краски, когда заказывал торт. Биненштих там готовили только как особое сезонное блюдо, однако он объяснил, что Парцифаль Бауэр – очень больной молодой человек, приехавший лечиться без родных, которые сами слишком нездоровы, чтобы путешествовать. Без родных, которые всегда готовили ему это лакомство, чтобы поднять бедняге настроение.
Сотрудники кондитерской приняли вызов. Дайте нам несколько часов, храбро сказали они; как только мы убедимся, что у нас есть миндаль, крем, дрожжевое тесто и мужество!
– Может быть, запаковать вам остальное с собой? – спросил один из них.
Парцифаль Бауэр сидел на краешке дешевого стула – как всегда – с заправленными за уши длинными волосами, неподвижно и прямо, словно все кости в его теле держались вместе лишь благодаря огромному усилию и, скорее всего, рассыпались бы, стоило ему шевельнуться. На тарелке перед ним лежал квадратный кусок биненштиха. Парцифаль был единственным посетителем в кафе. Пекари вышли из задней комнаты, чтобы понаблюдать за снятием пробы. Кассиры высунулись из-за витрины с выпечкой. Камеры были готовы к съемке. Горели свечи. Из динамиков неслось что-то бодрое и немецкое.
Фарух-Лейн пожалела их в ту же секунду, когда вошла. Она уже знала, что будет.
– Мы не станем забирать у вас этот кусок, – сказал кассир, неверно истолковав «нет, спасибо». – Мы имеем в виду остаток торта. Мы испекли целый торт! Для вас!
Парцифаль вновь посмотрел на квадратик биненштиха у себя на тарелке. Торт посмотрел на него. Парцифаль не двигался. Он держался так, словно вместо головы у него был стакан с водой и он изо всех сил старался ее не пролить.
– Нет, для меня это незавлекательно, – вежливо произнес Парцифаль.
– Незавлекательно? – повторил второй пекарь.
Юноша слегка покраснел.
– Наверное, я не знаю, как это по-английски.
Один из кондитеров весело рассмеялся и сказал:
– Ну, сынок, тут все немцы! Ты выбрал нужное место.
И немедленно заговорил с Парцифалем по-немецки. Остальные присоединились, полные радостного возбуждения, как будто это был для него настоящий подарок – услышать родной язык вдали от дома. Они болтали, а Парцифаль сидел неподвижно и слушал.
День выдался неудачный. Фарух-Лейн и Парцифаль достигли тупика как раз вовремя, чтобы увидеть нечто похожее на угольно-серый «БМВ», стоявший точно посредине дороги, но, прежде чем они успели приблизиться и разглядеть номер или лицо водителя, маленький белый седан задом выкатился с подъездной дорожки и стукнул их в бок. Полный раскаяния водитель отчаянно махал руками и изо всех сил старался от них отпутаться, но к тому моменту, когда ему удалось высвободиться, «БМВ» давно исчез. Водитель седана что-то бормотал на иностранном языке, которого не знали ни Парцифаль, ни Фарух-Лейн, но суть они уловили: страховки у него нет, он сожалеет, ему надо ехать.
Фарух-Лейн не стала его удерживать. В машине и так уже была дырка от пули. Подумаешь, еще одна вмятина.
Она заметила, что персонал кондитерской замолчал, ожидая ответа Парцифаля. Он произнес несколько слов, и Фарух-Лейн по лицам окружающих поняла, что на немецком его реакция понравилась им ничуть не больше, чем на английском. Руки с мобильниками опустились. Послышалось бормотание на двух языках. Все придвинулись ближе к Фарух-Лейн, как будто она была опекуном Парцифаля и могла объяснить, что происходит.
– Наверное, он слишком устал и потом передумает, – произнес один из кондитеров, понизив голос, в то время как другой начал выключать свет, а третья достала ключи от машины.
– Да, вы правы, – солгала
