С середины склона трава уменьшалась в росте, и сутулые фигуры перестали прятаться. Пётр бежал выше, бросив бесполезное оружие. Но так и не взобрался на вершину. Серый напал сбоку, зэку удалось толкнуть его локтем, волк неловко угодил под пинок и, огрызаясь, вяло поскулил. В грустных зрачках читалась досада. «Какого хрена?» – решил Пахан, и поднял с земли ржавую узкую трубу, прикинув, что если бы имел квартиру с отдельным толчком в старом доме, то именно такого размера труба спускалась бы к унитазу от слива.
Едва успел разогнуться, как поверженный волк прыгнул на спину, но Пётр успел-таки вздёрнуть корпус, выставив перед собой новое оружие. Перед глазами запрыгали отблески понурого солнца, волной вернулась тошнота. Тяжёлая капля упала на щеку. Труба больно стукнула в бедро. Волк напоролся брюхом на ржавый остов, воя повис, мельтеша лапами. Тут же объявился второй, Пётр спешно мотнул тяжёлой трубой, волк кубарем взвизгнул в ноги, а труба прошла в сантиметре над оскаленной волчьей мордой. Она мгновенно метнулась вперёд, и Пахан лишился куска живота. Ловкий зверь отскочил, скаля красные клыки. Первый, раненый, вцепился в лодыжку. Тут появился третий: в отличие от сыновей, неторопливый. И даже не зубоскаля, возник из травы, словно просто пришёл посмотреть, в чём тут дело.
Пётр отступил и опустил трубу на спину раненого волка, переломив хребет. Кровь спешно наполняла кроссовок, но ему до ноги уже не было никакого дела. Второй, используя время, ещё раз вгрызся в живот. Пахан вертикально поднял трубу, удивлённо заметил, как на морде повис сине-красный кусок олимпийки, и пригвоздил нахала к земле. Тот напоследок щёлкнул пастью, хотя глаза сразу же потухли.
Одноглазый не дал выдернуть трубу. Он точно вспрыгнул на грудь. Но Пётр уже ждал, выставив вперёд ручищи. Вонючее дыхание падали обогрело лицо, белые клыки клацнули у носа, но руки прочно сжали лохматое горло.
Знакомая ненависть вспыхнула в единственном глазу волка, он сделал ещё одну попытку и вгрызся в глотку врагу. «Газон! Достал-таки…» – решил Пахан, ему не стало хватать воздуха, шерсть залезла в ноздри и рот, обрубок уха вдавился в переносицу зверя, мир уплывал, резко мерк. Ещё одна капля царапнула щеку.
«Неужто дождь? Его ещё не хватало!» – слабо удивился Пётр, продолжая вдавливать пальцы в лохматое и тугое. Тут же изо рта брызнула кровь. Задыхающийся волк упёрся жесткими лапами в грудь, задние надавили на пах и на рану в животе.
Но ещё две минуты – те самые, которых не хватило Петру для спасения, они продолжали стоять. Два одинаковых существа всё теснее сжимали предсмертные объятия. Когда же упали и покатились по склону, вжимаясь друг в друга, последней заблудившейся мыслью Петра было – что в этой схватке нет победителя…
…На этом месте несколько дней назад автобус въезжал на паром. В нём были люди, усталые, занятые своими проблемами. Они уезжали в неизвестность. И не вернулись. Гена вспоминал лица, моменты, укладывая в память гробы.
Спортсмен. Циничная усмешка от уха до уха. Но взгляд настороженный, слегка боязливый, уставший от бдительности.
Шурик. Подавленный, вечно разболтанный. Но где-то внутри уже оформлялся неслабый мужчина, умеющий постоять за себя. «… может, ещё и к медали представите?» Сашка. Ребёнок и друг.
Борис. Человек, знавший ответы на все вопросы, но сам в них сомневавшийся. Человек, не веривший в горе даже столкнувшись с ним.
Командир. Поедающий сам себя. Обречённый на нелюбовь, и от этого жалкий.
У каждого есть червоточина, замочная скважина, к которой ПБО нашло ключ. Самоуверенность, апатичность, неверие, озлобленность и одиночество. Самое настоящее одиночество, готовое принять, обогреть нечто новое, и лишь потом сообразить, что новое – змея, нахально свернувшаяся на груди. Гена знал, почему Пахан ему понравился, невзирая на дикость и вероломство. У них много общего. Оба потеряли своих людей. Пусть никто и не назначал старшего сержанта Лазкова руководителем группы, но каждый выживший несёт на сердце груз ответственности, смерть близких, бессилие и память. Мёртвые не уходят просто так, оставляют что-то в тебе. Силу свою.
Сейчас, крепко обнимая Марусю, опираясь на палку, хромая, он очень хотел спасти её. Может быть, тогда жизнь ещё будет иметь смысл.
Они оставили экскаватор перебирающимся через реку, абсолютно не смущённым тем, что является утилизированной версией Кинг-Конга. Шустрая вода бурлила, скрывая платформы, затекала в машинное отделение, гася искру. Но машина всего лишь замедлилась, оставаясь движущимся преследователем. В отместку обрушила мост, сорвав его как навязчивую паутину, внезапно прилипшую к щеке. Они ушли, не желая знать: выберется экскаватор на берег или навечно застынет мрачным изваянием. Уже не было времени. Они не могли позволить себе подобную роскошь, когда нет транспорта, и даже скорость передвижения втрое снизилась. Генка волочил раненую ногу, иногда пытался на неё наступать, но сразу же отказывался от попыток увеличить расстояние между собой и врагами.
Маруся перевязала рану мокрой рубахой, оставленной зэком, стянула, останавливая кровь. Теперь ступня онемела и даже первоначальные колики – как будто отсидел – своим временным возвращением походили на волшебство. Генка мысленно представил себя, гротескную пародию на цаплю, прыгающую на одной ноге, поднимая вторую, на которой влажным комом размахивала краями рукавов тяжёлая рубаха. И эдакое чудо умудрилось носить форму милиционера! Нелегко приходилось и «боевой подруге». Она уже изошла потом, щёки зарделись румянцем, насупилась, но продолжала подставлять плечо для опоры.
Разухабистый лесной пожар на время смилостивился. Выискивая способы пересечь широкую трассу и не найдя их, впал в панику. Огненный хвост уже подгребал золу и на глазах чах.
Взбесившаяся кошка сжималась, выплёвывая безрезультатные прыжки, шипела в реке, разбивалась о твердь, дожёвывала увядшие расточки полыни. Оборачивалась, с тоской взирая на горы, когда-то полные буйной растительности и древесной мякоти, а теперь пахуче-чёрные. Подобно едва вылупившимся змеенышам, которые
