Говорить под дождём было трудно. Возбуждённый могуществом водопад приглушал звуки, отрезал свет, скрывал силуэты деревьев, столба, вершины, ввергая в мокрую темень, где время, помноженное на расстояние, образует упругий воздух, через который необходимо пробиваться как через липкую жевательную резинку. Генку возмущало подобное обстоятельство – поминутно чертыхаясь, представлял, как монумент экскаватора издевательски злорадствует, сокращая расстояние. Тому-то нипочём водяная стихия. Ливень не поколебал железного корпуса, защищённый от воды двигатель продолжает строчить искру, вертятся валы генератора. Подпрыгивает в такт базе стрела. Хищно брякает грязный ковш, похожий на строительный вагончик. Десятки прожекторов, создавая ореол над жёлтой в подпалинах макушкой, выискивают их, измученных отступлением и дождём.
Взобравшись на вершину, они огляделись. Через пелену внизу маячила крыша трёхэтажного корпуса, можно было разглядеть тянущуюся от него дорогу, мост. Пол-оборота, и город возник перед ними, крохотный декоративный макет, уместившийся бы на ладони. Молчун узнавал через берег дымящейся водоворотами, взбудораженной ливнем реки – дамбу, лесопилку за ней, обнесённую с одной стороны бетонной оградой. Крохотные домики частного сектора слегка поредели. Тёмное горькое облачко чада слабым завитком уходило в тучу. После детского длинного вагончика шинного завода, из которого торчали тростинки труб, просторными пролежнями прогибались поля, постепенно уходящие за горизонт к зловонному озеру отходов птицефабрики. Генке казалось, что он видит даже огромную удивлённую куриную голову, в качестве эмблемы украшавшую полстены шестиэтажного управления. Издалека голова курицы действительно превосходила в размерах силуэт ленинского бюста, снятого несколько лет назад с серого бока обогатительной фабрики. Стену не удосужились покрасить, и чёрный пародийный профиль Ильича до сих пор вселял надежду на его возвращение на фабрику.
К своему удивлению, на месте железнодорожной станции Гена увидел тёмную воронку с лоскутами дыма над ней. Не упустил он явно деформированный въезд с моста, где кашей горбились горелые остовы машин.
– Пчёлы летят домой, – произнёс он, и Маруся вздрогнула от похоронности интонации, тем более – действительно ощущала себя у края вырытой могилы.
Ливень не позволял рассмотреть детали, Генка так и не нашёл в общем месиве квартала панельной пятиэтажки, где жил. Ближе к центру, где пики тополей в парке сторонились круга колеса обозрения, он обратил внимание на уродливый, без витражей, трёхэтажный универмаг, чуть дальше карабкались из земли стены недостроенной церквушки. За ней, на взгорье, понуро накренилось красное здание городской телефонной станции, углом к которому лупало пустыми глазницами здание РОВД. Правее – кнопкой на стуле учителки сплющился детский сад, переоборудованный в городской музей и музыкальную школу.
Город-призрак. Раненый удивлённый корабль, покинутый командой и крысами.
– В институте у нас была информатика, – ни с того ни с сего брякнула Маруся. – Я точно не помню определения. Кажется, система состоит из частей, перенося на них свои функции. Выпадение звена из цепи ведёт к разрушению системы. Она укорачивается, понимаешь? Образует другую цепь.
Генка от удивления раскрыл рот. Он готов был поверить, что подобное мог сказануть Борис, в крайнем случае – он сам, когда напьётся, но от Маруси не ожидал, честное слово. Но, как ни странно, глядя на мёртвый город, понял, о чём она говорит. Но девушка, словно опомнившись, сочла должным перевести:
– Разрушенный город не значит, что весь мир выглядит так же. Гена, нам надо уходить. Мы не справимся без помощи.
– Но, по-твоему, один город показывает, что произойдёт дальше. Город за городом, страна за страной, планета за планетой…
– Как скажешь… – как-то быстро согласилась, что насторожило.
– Девочка, ты что-то задумала? – приходилось кричать, пересиливая шум очередного приступа водоизобилия.
– Я останусь с тобой, – Маруся прижалась, холод мокрой одежды отзывался зябкой внутренней дрожью, но она надеялась найти ответное тепло. – Возможно, и мне найдут стреляющую палку? И вдвоём бить морду куда веселее.
Генка знал, что это не так. Но опять Молчун забрался внутрь, пряча слова убеждения. Он не мог объяснить. Ей нельзя. Иначе можно всё испортить. Экскаватор растопчет их. Чудовище вырвется на свободу. Город за городом… Последний рубеж вдруг оказался не таким далёким. Всё решится здесь. На вершине холма, на глазах утонувшего в страхе города. Один на один. Только так. Пожар захлебнулся в непогоде. Маруся должна уйти. Он не знал почему, но так надо. Возможно – потому, что он так захотел. Это ли не причина? Никто не переубедит, что его несостоявшаяся любовь должна умереть рядом. Ни бог, ни инопланетный разум, ни червь, вгрызающийся в душу, отравляя её ядом безысходности.
– Хорошо, – выдохнул он. – Так мы в одной команде, напарник?
Она улыбнулась:
– Звучит как в американском боевике.
– А я и говорил голосом из боевика. В конце концов, нам пудрили мозги фигнёй оттуда… Эй! Иди сюда! – Генка, кривляясь, помахал тайге, прячущемуся в ней экскаватору, загнусил. – Я убью тебя! Ты – козёл! Мы надерём тебе задницу! Не похоже?
– Похоже. Но чуть-чуть, – согласилась Маруся. – Поменьше дрожи в губах от холода, и будет совсем хорошо.
Теперь они захохотали вместе, покрытые водой и сумерками на вершине холма, откуда спуск оказался не таким быстрым и, вообще, неосуществимым, как мечта о сказочном богатстве.
– Он кормил нас видюшниковскими глюками. Почему бы не попробовать и его попугать? – осведомился Молчун, смахивая с улыбки воду.
– Я показывала ему «фак». В посёлке, – хохотала Маруся. Мокрая чёлка налипла на лоб, но она устала отбрасывать её.
– Типичные герои боевика, – заключил Генка. – Поцелуемся? Перед счастливым финалом.
Но им мешали смех, ливень и дрожь, и от этого становилось ещё смешнее. Разъярённый их мыслями, экскаватор недоуменно топтался на месте, синхронное раскачивание дважды не закончилось продвижением. Отвратительный вкус у смеха. Всё равно, что хватаешь по ошибке стакан с бензином вместо лимонада.
…Он обманывал её, смешил и обманывал. Жестоко, но по-другому не умел. Потом грудь защемит разлука. Возможно, он разрыдается от боли, но это будет потом. Ударяясь в воспоминания, они смеялись навзрыд над обескураженной физиономией Командира.
– «Как это мертвец может вскочить? Где автомат я спрашиваю?!» – сымитировал Гена, он припомнил ей бурундука. Она отомстила обрывками его наркотического бреда.
– «У вас на лицах девяносто дней блокады написано», – вспомнили Бориса.
Не было ничего смешного в их воспоминаниях, но подобные моменты взбрыкивали в памяти и обещали не забываться никогда, до самой смерти.
– «Как я его? Последним патроном!» Как думаешь? Пётр выжил?
– Не знаю. И не хочу знать, – Маруся подавила смешок, вот зэка-то Генка прилепил неудачно. Липкая неприязнь моментально охладила веселье.
– Если лиса укусила его, – без переходу посуровел Молчун, – всё, что мы делали – бесполезно. В санатории транспорт есть?
– Зачем? Почему ты?..
– Стоп. Договоримся. Мы в одной команде?
– Да. Но…
– Кто здесь старший по званию? То-то. Мне погоны идут?
– Гена, я не понимаю…
– Представь, наш старый друг Петро бредёт сейчас под дождём по дороге в город. И несёт в себе заразу. Кто-то должен
