Кающийся изо всех сил Марек в недоумении поднял взор.
Данилов откровенно хрюкал сквозь неприличный смех, уткнувшись лицом в диван; Виталик тоже прикрывал рот ладонью, высоко вздернув бровки над круглыми смеющимися глазами. И только капитан Глеб Никитин внимательно и как-то уж очень по-педагогически серьезно смотрел на него.
— … А куртку я потом порвал на своем заборе, подошел просто, зацепился специально карманом за железку. И дернулся. Вот.
Марек объяснялся виновато уже по инерции, понемногу понимая происходящее. Голос его стремительно креп.
— Я свояку сразу же позвонил, чтобы он вызов оформил, как будто автоавария со мной произошла. Потом еще сам в грязь упал нарочно у своего дома. Губу-то я не хотел себе разбивать, так уж получилось…
— То есть вы думаете, что я зря все это сделал, да? — робко и вопросительно Марек посмотрел на темного лицом капитана Глеба.
Воскресенье. 19.30. МальчишникЗа следующие двадцать минут Данилов успел довести своими подначками Марека до очередной истерики.
Глеб молчал, совсем не стараясь останавливать их.
Виталик явно что-то чувствовал в таком странном поведении друга и терпеливо сновал по кухне в ожидании неизбежного.
Но сначала они дождались Назара.
— Понимаешь, не мог! Как это так — не проститься с тобой, Глеб! Медсестричка дежурная помогла, практикантка. Такая толковая девчушка, и формы у нее уже приличные, не по возрасту. Поняла больного дяденьку правильно и… сразу же принесла ему курточку и штанишки!
Герман и Марек объяснили Вадиму про Серегу.
Выпили.
Назар не стал выдумывать никаких версий про его смерть, просто коротко глянул на мужиков:
— Козлы мы тут все.
Потом Виталик достал свою деревенскую самогоночку, стали наливать все чаще, а закусывать получалось как-то все меньше.
Пьяненький Марек очень трогательно принялся ухаживать за Вадимом.
— Назар, я же врач! Поверь, я в здоровье лучше тебя в тыщу раз понимаю! Ты не должен был вставать с кровати! Постельный режим назначают не просто так! В твоем состоянии просто необходимо тупое спокойствие, никаких стрессов! Иначе — хана…
Получая неподдельное удовольствие от развития событий, при которых так быстро и удачно решались страшно мешавшие в последнее время его жизни проблемы, Герман не забывал и про самогон.
— Так ты же военным ветеринаром, кажется, был, а, Марчелло? Кавалерию-то ты явно в современных войсках не застал, так что же это получается — ты рыб лечил на флоте?! Виталь, он же в черном пиджаке всегда ходил, как сейчас помню, с погонами-то, да? Капитаном какого ранга ты был до отставки, Азбелидзе?
Тот не отвечал, грозно наклоняясь над сидящим на диванчике Назаром.
— Вадим, тебе срочно нужно измерить давление! Срочно! Панас, у тебя же есть прибор? Тащи.!..
Чтобы отвязаться от него, Вадим предложил Мареку щупать пульс и измерять давление друг у друга «на брудершафт».
Тот с удовольствием согласился, но после очередной выпитой рюмки устало и кротко прилег на коротком краю диванчика.
— Пусть, не мешайте, — Виталик накрыл его большим кухонным полотенцем.
Немного поковырявшись вилкой в закуске, Назар неловко повернулся к Данилову:
— Ну как, не отлежал себе бока-то на яхте? Кофеев-то там для тебя никто ведь не приготовит!
— А мне уже без разницы! Никая падла не достает, не щемит! Без телевизора, правда, засыпать не в масть, но ведь ты, кажется, планировал телик-то там устроить?
— Не для тебя, паренек, все навороты на моей «Стюардессе»! И текущие, и будущие!
— Ну хоть на эту недельку подгони мне видак какой-нибудь раздолбанный! И детективчиков парочку подкинь. Отблагодарю же ведь, знаешь!
— А Серега сейчас в морге.
Виталик вздрогнул и медленно посмотрел на капитана Глеба.
— Мы тут водку глушим, а он все… свое отпил.
Пронзительно синие глаза капитана Глеба Никитина смотрели на всех спокойно и далеко.
— Я вчера с ним разговаривал, от него смертью пахло. И помоями. А помните, ведь у него в школе всегда самые белые рубашки были.
— Да-а, житуха…
— Пикировать-то он начал не так уж и давно, месяц, два от силы. Скажи, Назар, ведь зимой-то он еще вроде суетной был, шевелился помаленьку, чего-то делал, придумывал. А последнее-то время… Хмурый, нелюдимый стал, на улице часто плакал. Из-за сына, что ли, так переживал? Или с деньгами допекло его так…
Виталик затряс поднятыми кулаками:
— Екарный бабай! Да чего мы тут все лыбимся-то?! Найти нужно, кто это с Серегой сделал, и разодрать скота напополам!
И сразу же ощутил на плече тяжелую руку Глеба.
— Не нужно.
— Чего не нужно-то?
— Ни искать, ни драть.
— А чего?! Все так опять и останется, органы-то все улики замылят, никого к ответственности не привлекут… А Серый… Серега… Он ведь нашим другом был! Ты, Глеб, против того, чтобы отомстить? Да, против, что ли?!
Вздохнув полной грудью, Герман махнул рукой, приобнял Вадима и Виталика:
— Я, мужики, наверно, последний, кто вчера видел Серегу-то. Судя по всему, я у него был после тебя, Глеб. Он какой-то дикий к вечеру был, все за голову хватался, мычал чего-то непонятное, плакать начинал несколько раз даже. Когда на поминках-то вы все такого хорошего про Маришку-то наговорили, меня и пробило, что с детишками поаккуратней как-то нужно обходиться… А потом, когда мы еще курили там все вместе, я и решил, что, в натуре, доберусь до Сереги, дам ему денег каких-нибудь для пацана-то его. Не мог же Серега так про собственного сына врать! Да, зимой и я ему не поверил! Не дал! А вчера дал! Триста бакарей! Ну и что, ну и пусть… А-а, чего сейчас-то!
Невозможно, чтобы эти люди так волновались и были бы при этом неискренни. Капитан Глеб Никитин очень внимательно слушал разгоряченных мужиков и так же пристально, поочередно, смотрел в лицо каждому.
«Годы идут, и это уже совсем не те мальчишки, которых я прочно запомнил с тех пор. Они изменились, да и я… Конечно, изменился. Они научили меня многому…
Герман останется таким же. Ни хуже ни лучше сегодняшнего. Многое не будет знать и понимать. Или не захочет знать. Его просто жалко.
Назар после всех этих событий явно что-то решил. Стареет ковбой… Или становится практичным. И то хорошо.
Марек справится со всем. Разберется. Он — умный, жадина. Такие выплывают всегда.
Виталика больше обижать не буду…»
Они говорили!
Глеб Никитин получил, что хотел.
С этой целью он сам три дня трепался много и пусто, к чему совершенно не привык; задавал странные, не совсем тактичные вопросы, грубил, иногда глупо смеялся и ждал…
Три дня он провел в ожидании того, что заговорят другие.
Глеб не сомневался, что в их словах будет много лжи, корыстной и злой, много пустого вранья, простого и привычного для них, будут жалкие
