воспоминания поскорее выветрились из ее сознания. Я часами складывал с ней мозаичные картины из разноцветных пластмассовых кнопок, я смотрел с ней все мультфильмы по телевизору, до одури играл в прятки. Мне удалось на какое-то время вернуть девочку в прежнее доверчивое расположение духа. Она расшалилась, забылась и, словно не было никакого инцидента, азартно крикнула:
– Дядя Эй, а ты что-то забыл.
– Что я мог забыть? – удивленно оглядел я комнату и пощупал свой берет на голове и пальто. – А-а-а! Я забыл разжать кулачок.
– Нет, – сказала Алла, хотя я видел «да», именно это она имела в виду.
– Нет, забыл, я знаю. Давай на прощание разожму.
– Не надо.
Она отошла от меня и спряталась за креслом, чтобы я не подумал разжимать кулачок насильно. Я успел заметить, прежде чем она спряталась за спинкой кресла, что Алла стиснула машинально обе ладошки и держала их наготове.
– Что же я мог тогда забыть? – огорченно спросил я.
– Не знаю, леденцы, – вдруг нашлась она.
– Какие леденцы?
– Вот.
Она схватила из жестяной коробочки на столе слипшийся комочек разноцветных леденцов и протянула его мне издалека, с опаской.
– Спасибо, – уныло поблагодарил я.
На улице я сунул леденцы в рот, они были кисло-сладкие, но мне показались горькими. Трепетная тоненькая ниточка, связывающая наши руки еще с того памятного обеда, когда мы так великолепно шалили за столом, оборвалась. И я с грустью подумал, что если даже мне удастся ее снова связать, на ней останется заметный узелок.
Автобус
Внешне ничего не изменилось. Тетя Леля, баба Ната, мама Рита и даже баба Валя по-прежнему считали, что я доверенное лицо Аллочки. Они все старались действовать через меня, когда считали себя бессильными.
– Дядя Эй, скажи моей дочери, что я не могу подарить ей ко дню рождения собаку. У нас маленькая квартира. Объясни ей, она тебе поверит, – просила мама Рита.
– Сережа, спроси у Аллочки, какой ей хочется конструктор. А я куплю с пенсии, – шептала мне на кухне баба Ната.
– Слушай, а если мы достанем путевки в Коктебель и возьмем Алку с собой? – спрашивала моя жена. – Поедет она с нами? Поинтересуйся ненароком.
– Не мог бы ты растолковать нашей барышне, что я вовсе не злая, а требовательная? – спрашивала баба Валя, и прятала свое смущение за клубами папиросного дыма. – А то черт знает что получается. Ты же детский писатель. Найди нужные слова. Не хочу я быть бабой Ягой в глазах своей внучки.
Я старался выполнять добросовестно все посольские поручения. Мне не хотелось признаваться в том, что я допустил обычную ошибку взрослых. Только в отношениях с детьми мы позволяем себе такое… Играем, пока нам это нравится, убеждаем человека в коротких штанишках в своих серьезных намерениях, а затем отстраняем, как ненужную вещь, своего маленького друга. И вылезают наружу фальшь и обман. И дети начинают понимать, что мы картавим и шепелявим не потому, что нам это свойственно, а чтобы подделаться под них, не умеющих еще разговаривать.
Никакое самое взрослое огорчение – не причина для того, чтобы взять в руки кулачок-цветок и обломать ему лепестки.
Аллочка не переменилась резко ни к одному из нас. Она незаметно пережила несколько детских разочарований, равных по силе эмоционального взрыва нескольким трагедиям, и в результате этого переменилась сама, стала немного другой, более скрытной, менее доверчивой. Если раньше ее можно было завоевать при помощи одной улыбки, то теперь требовались более веские доказательства дружеского расположения.
Я не понимал этого тогда, как понимаю сейчас. Не понимала этого и тетя Леля, баба Ната, баба Валя и мама Рита. Но все мы инстинктивно почувствовали, что теряем доверие девочки, и принялись возвращать его при помощи щедрых подарков. Баба Ната на всю свою пенсию купила конструктор, из которого можно было построить и самолет, и паровоз, и мельницу. Тетя Леля не ограничилась беретом с помпонами. Она купила беличью шубку, шар-крик, варежки, плюшевого медведя, который был больше самой Аллочки. Я с гонорара за книгу, изданную в Москве, приобрел двухколесный велосипед «Школьник». Меня не смущало, что она не могла на нем пока кататься. Пусть полежит два-три года, главное – поразить воображение.
Мама Рита пыталась протестовать, но мы очень быстро сломили ее сопротивление. Характер у моей сестры за эти годы немного изменился, к тому же она потихоньку от всех болела, и ей было просто не до того.
Баба Валя тоже предприняла некоторые шаги. Она взяла с собой внучку в сад. Было довольно прохладно, но она одела Аллочку потеплей, подхватила в одну руку ящик с помидорной рассадой, другую протянула девочке и, как она любила выражаться, с двойным грузом двинулась в путь.
На автобусной остановке она купила ей мороженое, потом стакан семечек. Это была для бабы Вали неслыханная щедрость.
В автобусе, следующем по маршруту Бензоколонка – Сады, не принято было уступать место. Хочешь ехать с удобствами – оставайся на остановке и жди следующую машину. Бабушке и внучке пришлось стоять около кабины водителя под изучающими взглядами всех пассажиров. Автобус немного мотало на ухабах, и девочка все время при этом хваталась за карман, который доверху был набит жареными семечками. Она прикрывала карман ладошкой и совсем не собиралась грызть семечки. Но как-то получилось, что рука сама взяла одну, потом другую, пятую, десятую. Старик в капроновой шляпе, держащий между колен саженец яблоньки, не выдержал:
– Нехорошо, нехорошо грызть семечки в автобусе.
– Я только одну, – тихо сказала Алла и опустила глаза.
И тут же машинально, в глубоком смущении опять достала из кармана семечку и сунула в рот.
– Ну и дети пошли, – сказала толстая женщина с ведром, накрытым рогожей. – Им делают замечания, они опускают глаза и трескают семечки, как ни в чем не бывало.
– Девочка, – приподнялся в середине салона худой гражданин с выпученными, как у рыбы, глазами. – Почему ты не слушаешься старших?
– Она ждет, когда ей бабка скажет, – сказал старик с саженцем.
Автобус шатнуло, гражданин селедочного вида плюхнулся на сиденье, Аллу на секундочку оторвало от поручня кабины водителя. Она инстинктивно схватилась за него другой рукой, в которой были шкурки от семечек.
– Видали… Она еще пол посыпает шелухой, – сказал муж толстой женщины с ведром. – Какая нехорошая девочка. Воспитывать надо, воспитывать.
– Только не всем автобусом, – сказала баба Валя.
Ее слова взорвали пассажиров. Только что мирно беседующие о видах на урожай клубники и о парниковых огурцах, садоводы закричали с возмущением, загалдели, заглушая друг друга и шум мотора.
– Вот они плоды воспитания. Слышали, как она сказала?
– Их детки будут какать на пол автобуса, а им слово сказать не смей.
– Что вы привязались к девочке? – возмутился длинноволосый парень в очках и в куртке с нашивкой какого-то учебного заведения.
– Правда, что вы граждане, – поддержал его старик, который первым сделал Аллочке замечание.
– Смотрите, защитнички объявились, – завизжала баба с ведром.
– А старику непростительно защищать безобразие, – крикнул гражданин селедочного вида.
– Они хиппи. Один патлы отпустил, другой бороду. И поют в одну дудку.
Вмешались с той и с другой стороны еще несколько человек, перепалка стала всеобщей. Про Аллочку забыли, спорили, кричали, орали, доказывали друг другу свои педагогические принципы. И вдруг на
