Ана достала из тумбочки у кровати ампулу и шприц. Резкий запах ша́ра, которым она смачивала бинт, ударил в нос.
Она вернулась к приёмнику и переключила его на волну, по которой всегда передавали поздний выпуск новостей, но вместо отрывистого голоса ведущего зазвучала протяжная медленная песня, мелодичный плач, переложенный для струнного оркестра. Помех не было, даже пыльный вещатель перестал шипеть.
Ана смотрела в окно, но видела лишь собственное отражение. Она задыхалась. После укола не полегчало.
Она выключила свет – в темноте дышалось почему-то легче. Песня зазвучала громче. Высокий, дрожащий женский голос затухал на тонкие мгновения – Ана почти слышала, как певица отрывисто вдыхает, – и вновь продолжал тянуть нескончаемо длинную ноту, до невозможности долго, пока не надорвутся голосовые связки, и вся песня не захлебнётся в тишине.
Приёмник опять задребезжал, и Ана переключила волну. В тёмную комнату быстро вливалось чьё-то торопливое бормотание.
– Непредвиденная трагедия… возможные последствия… повторного падения…
Ана закрыла глаза. Препарат так и не начал действовать, очень хотелось спать, но она боялась задохнуться во сне.
– Трагичная случайность… сочетание факторов… Изменение предсказанной каала́ки падения…
Ана вздрогнула.
– …как следствие непонимания… не можем разделить всей… безответственность…
Ана выключила радио, и в комнате стало ещё темнее.
Она разделась, легла в постель. Несколько минут смотрела в потолок. И заснула.
Во сне она видела ночной город, где вместо дождя шёл снег, а сама она ехала на поезде, который, презрев все законы, взлетал над домами по почти отвесным путям.
Вагоны раскачивались, в окна бил ураганный ветер. У неё развевались волосы.
Она была без дыхательной маски.
Вдруг поезд остановился – замер посреди чёрной пустоты. Свет в вагонах погас, и Ану оглушила страшная тишина.
Она собиралась выйти – хотя ей попросту некуда было выходить, – но не смогла встать. Из вещателей полился сдавленный, неотличимый от шёпота голос, который произносил какие-то слова по слогам. Ана прислушалась в надежде, что голос всё объяснит ей – где её маска, что это за поезд, почему кругом чёрная пустота, а она не в силах пошевелиться – и проснулась.
Она несколько минут лежала в постели, думая, что уже рассвело, пока не увидела, что улицу за окном ещё заливает глухая полуночная темнота. Тогда она повернулась лицом к стене и попробовала представить тот самый поезд из сна, иссиня-чёрную ночь, закрытые двери вагона, голос, шепчущий что-то, странно растягивая слова – но сон не хотел возвращаться.
Только спустя несколько минут Ана поняла, что всю комнату пронизывает дикий холод.
Она встала с постели.
Дхаав с выкрученным до упора регулятором натружено шумел, выдыхая ледяные струи. Ана убавила мощность, однако её всё равно трясло от холода. Тонкое одеяло не помогало. Она полезла в шкаф, чтобы достать тёплую одежду. Свет включать не хотелось – электрические лампы окончательно лишили бы её надежды заснуть.
Она вытащила большую куртку, с трудом нацепила её на себя одеревеневшими пальцами и уселась на постель.
Действие препарата, который она колола перед сном, почти не чувствовалось, но дышалось легко. Синий уличный свет слабо освещал потресканные стены.
Ана сидела на кровати в красивой синей куртке Нива, которую тот надевал только по праздникам. Днём она защищала от жары, а после заката – от холода. Куртка была удобной и мягкой, с длинными широкими рукавами и – неожиданно чужой.
Во внутреннем кармане что-то лежало.
Ана вытащила из кармана жёлтый конверт, аккуратно надорванный с края. Долго смотрела на него, решая – читать или не читать, – потом наконец вытряхнула сложенный пополам листок, от которого пахло песком.
Ядовито-белая гербовая бумага.
Ана подумала, что это какое-нибудь официальное извещение, но потом пробежала глазами первые несколько строк, и лицо её побледнело.
Она медленно прочитала послание до конца. Руки у неё дрожали – листок выпал и осел на пол.
Ана долго сидела, уставившись в одну точку. Её трясло, как от лихорадки. Она закрыла лицо и заплакала.
* * *В этот раз на занятие пришли все ученики – все, кто был записан в вечернюю группу. Ана несколько раз перепроверила список, чтобы точно никого не пропустить.
С самого утра она мучилась от мигрени, и боль усиливалась волнами – от яркого света, шума, даже от музыки в поездах. Классная комната находилась на солнечной стороне здания, поэтому, несмотря на вечерние часы, все окна тщательно зашторили, а у потолка горела режущая глаза электрическая лампа.
– Сегодня, – сказала Ана, машинально переворачивая страницы учебника, – у нас последнее занятие, после чего вам предстоит пересдача.
Парень на первой парте нахмурился. Кто-то хихикнул на заднем ряду. Со скрипом сдвинулся чей-то стул.
– Поэтому сегодня у вас последняя возможность. Я готова задержаться, если это понадобится. Если у вас будут какие-то вопросы…
Дети молчали.
– Хорошо. Мы ещё вернёмся к этому в конце урока. У нас осталась последняя тема, по ней тоже будут билеты. Откройте учебники на странице…
Ана быстро пролистала свою потрепанную книгу.
– Пустыня разделяется на несколько лок. Что, никто не помнит? Это нужно обязательно знать. Первая ло́ка…
Ана повернулась к доске, но, увидев раскрошенный кусочек мела, передумала рисовать.
– Первая лока называется нанди́н, – сказала она. – Это двенадцатая глава. Раньше так называли степь, переходящую в пустыню. Сейчас нандин – это граница пустыни с городом. Вот, например, наш город со всех сторон окружён нандин. Правда, северные районы сейчас активно орошаются и…
– Сугуру? – послышался знакомый голос.
– Да?
– Сугуру, а почему…
Паренёк, поднявший руку, тут же замялся.
– Давай же! Смелее! – Ана улыбнулась, хотя голова всё ещё раскалывалась от боли. – Мы пока не на зачете. Можно задавать вопросы.
– А это правда, что пустыня движется?
Ана закрыла учебник и помассировала виски.
– В каком-то смысле – да. Движутся дюны, но буквально на дюйм за несколько лет. Общая площадь пустыни при этом не увеличивается, как раз, напротив… – Ана попыталась вспомнить цифры, которые однажды передавали по радио. – Если взять наш город или соседние города, то можно увидеть, что города растут, наступают на пустыню.
Ана вдруг разволновалась и встала из-за стола.
– Итак, нандин! Как я уже сказала, это первая лока пустыни, часто переходящая в степь. В нандин обычно нет высоких дюн, изредка можно даже встретить заросли джата.
Ана вздохнула.
– После нандин следует карпара́за. Карпаразу ещё часто называют «открытой пустыней». Открытой – потому что она не граничит ни с чем, кроме пустыни. Если нандин – это граница пустыни, и её протяженность невелика, то карпараза может быть огромна. Зачастую она простирается на сто, двести, триста, четыреста миль.
Ана, сама того не замечая, нервно расхаживала перед доской.
– Следующая лока пустыни называется мекха́ла-агка́ти. Мекхала-агкати означает «пояс ветров». Климат и уровень магнетизма…
Ана покосилась на закрытый учебник, решив, что её
