Аюша всё ещё щебетала с вдруг ставшим своим Брандом, а он уже надел на тонкий аккуратный девичий пальчик колечко, и девушка совсем расцвела. Улыбчивая, любовалась подарочком, ведь до этого в основном менестрели пытались ей преподнести в дар мех с вином — тоже архаичная вещь в космосе, нелепая, но менестрель без этого атрибута никуда. Вино — это приглашение провести вместе ночь и, быть может, утро, но чаще всего только первое, а колечко с камушком, золотое, говорило о чём-то большем.
А о чём говорили подарки Вереска? Злата посмотрела на своё кольцо, которое, если его продать, позволило бы распрощаться с бродячей жизнью. Все дары можно было собрать и сдать их на какой-нибудь торговый корабль, чтобы получить столько средств к существованию, что хватило бы с лихвой. Тогда и замуж можно выйти хорошо, не за какого-нибудь вояку, который сегодня здесь, а завтра там, а за оседлого мужчину, состоявшегося как личность, как человек. Но тогда какой смысл называть себя менестрелем, если готов свободу променять на каждодневную тарелку супа?
Вдруг Ясный Глаз нарушил молчание, сказав девушке, будто прочитал её мысли, что пора бы ей остановиться, выйти уже, наконец, замуж, нарожать детей и быть счастливой хозяйкой своего собственного дома, в котором есть любящий муж. Она невесело рассмеялась и посмотрела на Ясного Глаза так, будто перед ней сидел наивный мальчишка.
— Однажды я прочитала фразу в одной книге: «Не всем сидеть с прялкой и люлькой». Иногда мне кажется, что я не создана для этого, да и вообще для любви. Замужем за музыкой, пожалуй, всё-таки тут я не одинока.
— Музыка тебя не согреет так, как это умеют делать люди. – Голос мужчины приобрёл хмурый оттенок, горький. — Если Бранд спросит моего разрешения взять Аюшу в жёны, я, не раздумывая, дам своё согласие, хотя она мне и не родная дочь, как и вы с Нежданой. Но всё-таки я за вас отвечаю, так или иначе, вы стали моими назваными детьми. Выслушай, Злата, выслушай. Мужчина может себе позволить загубить свою жизнь, а женщина — она как цветок, за ней нужно ухаживать. Как выберешь себе жениха, тут же веди его ко мне, я дам вам своё отеческое согласие. — Ясный Глаз посмотрел на Злату, немного свысока, как родители смотрят на своих детей, и обнял её за плечи.
Кабы всё так было легко, как льётся словами, сколько ни думай, сколько не ищи правильного ответа, а его всё равно нет, пока не попробуешь что-то одно. Будто женщина не может быть ведомой своей мечтой, музыкой. Можно быть счастливой и не считать себя пропащей, несчастной и непременно одинокой.
— Все твои ответы как вода: стекаются в одну реку, к твоему яуту. Глупая ты, глупая, несчастная и глупая. Ты же для него диковинка. Не муж, не брат, не человек, никто.
Злата молчала: а что ответить? Что она всё и сама прекрасно знает? Её любовь горькая, как вересковый мёд, не приносит радости, так как она любит, сердце тянется к нему, к её Вереску, а он паук, стервятник, смерть с жёлтыми глазами, в которых отражается холодная луна.
— Молчишь? Ну молчи, значит, я прав. Тебе давно не шестнадцать лет, чтобы тебя поучали чему-то, сама всё должна понимать. Он тебе не пара и никогда не полюбит, ты его сердце не растопишь, Злата. Погубишь себя. Погубишь.
Она молча встала и вышла из зала. Прислонилась к стене, кутаясь в накинутый меховой плащ: вдруг стало холодно, даже горячие и дикие жёлтые глаза яутов не бросали в жар, не заставляли сердце биться сильнее, когда смотрели в упор, и становилось неуютно, неудобно, хотелось отвернуться, но нельзя. Нельзя, и приходится унимать дрожь, уходить внутрь своих мыслей, чтобы там найти в себе силы продолжить петь и играть.
В зале Неждана уже услаждала слух присутствующих песней, её сильный голос разносился, и создавалось ощущение спокойного озера, летнего, и вечер плавно входил в свои владения. Дудочка подыгрывала, и в мыслях рождались белые лебеди, плывущие по воде. Скрипка тихонько звенела, рисуя закат, алый, словно кто-то нарочно пролил краску. Каждый куплет утопал в своей мелодии, сменяясь с медленного на более живой, как взмах крыла. Каждый куплет нёс в себе маленькую жизнь, а главный связующим звеном выступали припевы. Разные судьбы, разные дороги, но жизнь одна.
Не звала, не искала… Прятала.
Не пряла у окошка нить.
В светлой горнице виноватая
Лишь лгала. Мне с тобой не быть.
Не сплетаться перстами бережно
И рубах мне тебе не шить.
Над поросшим осокой берегом
Зря бродила. В болотах сыч
Прокричит девять раз испуганно.
В ноги сонно плеснет вода.
Страхом память моя подрублена.
Волны скажут: «Ступай туда,
За ручьем, что в чащобе прячется,
Пусть тропинка тебя ведет».
Впереди тихий шепот блазнится,
То ли вздохи с гнилых болот.
Мне бы шаг удержать свой медленный,
Мне бы скоро бежать назад.
Но ведь там, за кривыми елями,
Я увижу знакомый взгляд.
Я увижу… Иль только кажется?
Ведь не мне же искать добра.
И под корнем я ножик краденый
Закопала. И всем лгала.
Заплутала порой, мол, темною,
Напугалась лесных теней…
И от крови подол оттерла я
Хорошо. Но не сладить с ней,
Не стереть ее с рук и щелоком,
Даже с кожею не содрать.
Тихий смех твой — больной пощечиной.
Сзади шепот: «Звала меня?»
То ли сон дурной, толь безумие,
То ли чары гнилых болот.
Страшный облик твой мне остудою —
В сердце черви и черен рот.
Вспомнишь имя и скажешь бережно
Не на радость, а на беду.
Скользки камни в воде у берега.
Ты зовешь… Я к тебе иду.
Голос стал выше и набрал силу, и музыка — громче. Неждана сложила руки на груди, чувствуя, как голос, подобно горной реке, наполняется и растёт.
Участь изгнанника — мерзлые пастбища,
Тайных пещер прокопченных нутро.
Стоит изгнаннику песней удачу звать
Или же мало кому так везло?
После куплета песня снова стихла и закончилась, как и началась, осторожно, не суетливо и размеренно.
Дружбу водить не с людьми, только с троллями
Или со вздорным строптивым рабом.
Путники прочь мчат путями окольными,
Скальду за жизнь заплатив серебром.
Злата слушала песню, которую они с веснянками когда-то вместе писали, и каждая девушка вкладывала в слова печаль и любовь. Она обняла себя за плечи
