– Тем не менее, – сказал Сулавье, повышая голос, – у меня есть полномочия забрать этого заключенного, свяжешься ты с полковником сэром или нет.
– Ты мне подпишешь сто бумаг, нет, тысячу! – сказал начальник тюрьмы, выпучив глаза и выпятив губы. – Я не возьму на себя никакой ответственности.
– Я не прошу тебя брать на себя ответственность. Я отвечаю за это.
Начальник тюрьмы недоверчиво скривился.
– Тогда ты покойник, Анри. Жаль твою семью.
– Это моя забота, – тихо сказал Сулавье, глядя в стол. – Посмотри на другие документы этого человека. Он явно украл паспорт и билеты. Голдсмит не нуждался бы в вымышленном имени.
– Ничего об этом не знаю, – сказал начальник тюрьмы, с тревогой поглядывая на Мэри. Присутствие трансформанта беспокоило его.
– Мы сейчас заберем этого заключенного. – Сулавье глубоко вздохнул. – Приказываю именем исполнительной власти Эспаньолы. Я ее полномочный представитель.
Начальник тюрьмы поднял руки и потряс ими, словно те были мокрыми.
– Ты пропал, Анри. Что ж, подготовлю бумаги тебе на подпись. Много бумаг.
Около полуночи, в глубокой темноте, лимузин Сулавье, предназначенный для дальних поездок, отъехал от «Тысячи цветов» с тремя пассажирами: унылым и тихим Сулавье, мрачной задумчивой Мэри Чой, плотно сжимавшей губы, и таинственным Эфраимом Ибаррой, еще не пришедшим в сознание и сваленным на заднее сиденье, словно груда багажа.
– Приближается воздушное судно, – сообщил им лимузинный диспетчер своим женоподобным, слегка жужжащим голосом. Сулавье встрепенулся и посмотрел в боковое окно. Мэри откинулась на спинку кресла и посмотрела в другую сторону.
– Чей у него опознавательный знак? – спросил Сулавье, пожав плечами для Мэри – он ничего не увидел.
– У него нет опознавательного знака, – сказал лимузин. – Это вертолет «Ильюшин Мицубиси 125».
– Он близко?
– В двух километрах и приближается. – Лимузин поднялся к краю долины, откуда открывался вид на «Тысячу цветов». Он свернул с дороги в густой кустарник и погасил фары. Звук его электродвигателя изменился. Оконное стекло моментально замерзло – автомобиль изменил свою внешнюю температуру, чтобы она соответствовала температуре окружающего кустарника и почвы. – Летит в сторону тюрьмы на высоте триста двенадцать метров. В нем пилот-человек.
– Доминиканец, – решительно сказал Сулавье. – Этому охранному подразделению полковник сэр не выделил никаких автоматических транспортных средств, и нет причин, чтобы такая машина оказалась так далеко от своей базы. Значит, дело плохо. Мы не можем связаться с нашими войсками, не то вертолет нас обнаружит. Мы здесь не останемся… И на равнину тоже не поедем. Тут поблизости есть небольшой городок, где можно спрятаться на какое-то время… Я там родился.
Мэри уставилась на него.
– Да, – сказал он. – Я по рождению доминиканец. Но живу в Порт-о-Пренсе с подросткового возраста. – Он обратился к диспетчеру: – Вези нас к Терье-Нуар, как только вертолет улетит.
Мэри покосилась на Эфраима Ибарру и увидела, что его глаза приоткрылись, зрачки двигаются, ничего не видя. Из уголка рта тянулась слюна. Она вытерла ему рот носовым платком. Его глаза снова закрылись, и он чуть слышно всхрапнул, правая рука дернулась.
– Ага, вот оно, – сказал Сулавье, указывая через лобовое стекло. Яркий луч прожектора осветил землю всего в двадцати метрах от того места, где лимузин свернул с дороги. Мэри было любопытно, удался ли переворот и лишился ли полковник сэр власти. А вдруг этот вертолет ищет их от имени правительства США? Она внимательно наблюдала за Сулавье. Тот не боялся. Во всяком случае теперь, приняв решение, он казался более спокойным, более уверенным в себе.
Свет прожектора удалился, вертолет нырнул в долину и завис над тюрьмой. Они услышали издалека, как с вертолета через громкоговорители предъявляют требования на креольском языке.
– Нас не ищут, – сказал Сулавье. – Возможно, они прилетели, чтобы освободить других иностранных заключенных. Или политических…
– В «Тысяче цветов» есть политические заключенные? – спросила Мэри.
– Не из Эспаньолы. Если новое правительство не признают за рубежом, они пригрозят отправить по домам заключенных из других стран… Такое уже бывало, дважды, но полковник сэр этот метод решительно отклонил.
Мэри изумленно покачала головой. Ей как никогда сильно захотелось вернуться в простые и знакомые границы Лос-Анджелеса, где она знала правила и могла довольно часто предвидеть сюрпризы.
В долине послышались выстрелы – серии пронзительно резких хлопков и свист.
– Едем, – сказал Сулавье лимузину. Звук двигателя опять изменился, и лимузин вернулся на дорогу. Мэри дотянулась обеими руками до головы заключенного, чтобы удерживать ее от болезненных рывков в стороны, пока машина выполняет резкие повороты на горном серпантине.
1100–11101–11111111111
63
После сильного землетрясения Терье-Нуар восстановили и расширили. В невысоко расположенной горной долине, оседлавшие узкую черную ленту акведука там, где когда-то была река, скопления белых железобетонных зданий и сборных домиков при свете звезд походили на друзы непрозрачных кристаллов.
На северном краю города, словно отдельный островок, разрывая трещину акведука, стояла, словно миниатюрная версия собора Парижской Богоматери, богато украшенная церковь с четырьмя шпилями, собранная, казалось, каким-то талантливым ребенком из кусков гигантских костей.
Фонари нигде не горели; все окна были закрыты ставнями. Лимузин въехал на городскую площадь и притормозил у центральной статуи. С некоторым удивлением Мэри поняла, что памятник не Ярдли, а величественному человеку в широкополой шляпе с квадратной тульей.
– Джон Д’Арквиль, – пояснил Сулавье, заметив ее интерес. – Величайший сын Терье-Нуар, художник и архитектор. На ночь мы остановимся в его церкви. Я знаком с prêt’ savant.
Лимузин пересек площадь, проехал по узкой улочке между неосвещенными домами и через короткий мост выехал к церкви, на островок в форме слезы. Сулавье вышел из машины и постучал в высокие входные двери арочного прохода тяжелым выкрашенным в белый молотком в форме бедренной кости. Эфраим Ибарра рядом с Мэри пошевелился, открыл глаза и посмотрел на нее с беспомощным ужасом. Его тело на мгновение застыло, потом обмякло, и он снова закрыл глаза.
Она посмотрела в окно и увидела, что Сулавье совещается с невысоким человеком в зеленой рясе. Тот посмотрел в сторону лимузина, кивнул и широко распахнул двери, выпустив из нефа теплый свет свечей.
– Я возьму за плечи, ты за ноги, – сказал Сулавье, открывая вторую дверь и вытаскивая узника из лимузина.
Они перенесли обмякшего человека в костяную церковь Джона Д’Арквиля.
Prêt’ savant – советник по церковным делам официального вудуистского унгана этого города – ростом чуть-чуть не доставал Мэри до плеча. Его напряженный взгляд следил за Мэри с легким ошеломлением и, возможно, тенью благоговейного ужаса. Он, казалось, узнал ее, глубоко озадаченный, качал головой, следуя за ними по центральному проходу между скамьями к двойному алтарю – полосатой колонне рядом с распятием в натуральную величину – в пресвитерии.
Распятие казалось древним, потемневшее деревянное «Т», удерживавшее черного
