– Не особенно.
– Многие американские чернокожие считают ее своей родиной, как другие, возможно, думают об Англии или Швеции…
– Я – нет. Вы бывали в Африке? История белых людей не оставила мне родины, куда я мог бы вернуться.
Эрвин покачал головой.
– Вы хотели бы поехать в Эспаньолу?
– Лучше туда, чем в Африку. Я был в Эспаньоле. Я знаю, чего ожидать.
– Чего вы ожидаете в Эспаньоле?
– У меня там… друзья. Я подумывал иногда о том, чтобы там жить.
– В Эспаньоле лучше, чем здесь? – Эрвин теперь импровизировал; в списке Мартина оставался всего один вопрос, но время для этого вопроса еще не пришло.
– Эспаньола – страна черной культуры.
– Но Джон Ярдли белый.
– Дефект пигментации. – Снова та же рассеянная улыбка. – Он сделал очень много для всех эспаньольцев. Действительно прекрасная страна.
– Сейчас вы бы отправились туда, если бы могли?
(Мартина не удивили бы признаки раздражения со стороны Голдсмита, но, конечно же, их не было. Голдсмит сохранял приветливое нейтральное спокойствие.)
– Нет. Я хочу остаться здесь и помочь вам.
– То есть вы хотите помочь нам узнать, почему вы убили этих молодых людей?
Голдсмит отвернулся, кивнул.
– Вы отправились бы в Гвинею, если бы могли?
Лицо Голдсмита стало суровым. Он не ответил.
– Где Гвинея, господин Голдсмит?
Мягко:
– Зовите меня Эмануэль, пожалуйста.
– Где Гвинея, Эмануэль?
– Потеряна. Мы потеряли ее много веков назад.
– Я имею в виду, где ваша Гвинея?
– Так гаитянцы, африканцы в Эспаньоле, именуют свою родину. Никогда не существовавшую. Ее нет. Они считают, что некоторые люди уходят туда после смерти.
– Вы не верите в родину?
(Мартин улыбнулся и с восхищением покачал головой. Эрвин действовал прекрасно, лучше, чем он сам мог бы использовать этот ассоциативный узел.)
– Родина – это когда умираешь. Нет никаких родин. Все воруют наши родины. Невозможно украсть то, что вам остается, когда вы умрете.
– Вы не верите в Гвинею?
– Это миф.
Задавая последние вопросы, Эрвин подался вперед, глядя на Голдсмита. Теперь он откинулся назад и расслабился. Покосился на Марджери.
– Работаете в паре, – сказал Голдсмит. Спокойно, не возражая.
– Кто вы? – спросила Марджери. – Откуда вы?
– Я родился в…
– Нет, я имею в виду, откуда вы?
– Извините. Я сбит с толку.
– Откуда появился тот, кто убил восьмерых молодых людей?
Восьмисекундная пауза.
– Никогда не отказывался признать вину. Готов принять ответственность.
– Вы убили их?
Пауза. Пять секунд. Снова жестокое выражение лица, в глазах Голдсмита – проблеск чего-то помимо рассеянного интереса; плотоядный блеск, испуганный кот. (Мартин пожалел, что в этот момент не регистрируются физиологические характеристики Голдсмита, но это можно было сделать позже, если понадобится.)
– Да. Убил.
– Да, убили. Вы.
– Не нужно третировать меня. Я иду вам навстречу.
– Да, но, господин Голдсмит, Эмануэль, вы их убили – вы это признаёте?
– Да. Убил.
Ласкаль кашлянул. Ему явно было неуютно.
(Мартин отвлекся от изображения Ласкаля, вывел на экран крупным планом лицо Эмануэля. Равнодушное. Обычное. Глаза тусклые.)
– Можете рассказать нам, что произошло потом?
Голдсмит уставился в пол.
– Не хотелось бы.
– Прошу вас. Это нам помогло бы.
Он смотрел в пол сорок две секунды.
– Пригласил послушать новое стихотворение. На самом деле стихотворение даже не писал. Велел приходить по одному, через каждые пятнадцать минут; что старый поэт даст каждому часть стихотворения, чтобы прочитать и обдумать, а потом все соберутся в гостиной и разберут его. Сказал, это будет своего рода ритуал. Когда они входили в квартиру, один за другим, уводил каждого в заднюю комнату. – Пауза в двадцать одну секунду. – Затем брал нож отца, большой охотничий нож. Шел за каждым из них хватал за шею поднимал нож… – Он показал как, подняв руку и задрав локоть, с любопытством поглядывая на Марджери и Эрвин. – Перерезал им глотки. Два раза промахнулся. Пришлось резать снова. Ждал, когда кровь прекратит… ну, вы знаете… хлестать. – Он изобразил поток согнутым пальцем. – Не хотел измазаться. Восемь из них пришли. Девятый так и не явился. К счастью для него, думаю.
Марджери просмотрела свои заметки.
– Эмануэль, вы избегаете использования личных местоимений. Почему?
– Прошу прощения? Не понимаю, о чем вы.
– Описывая убийства или признаваясь, что совершили их, вы не используете личные местоимения.
– Думаю, вы ошибаетесь, – сказал Голдсмит.
Марджери закрыла блокнот.
– Спасибо, Эмануэль. Это все вопросы на сегодня.
Ласкаль снова кашлянул.
– Господин Голдсмит, вам нужны сегодня вечером еще какие-то книги или что-нибудь другое?
– Нет, спасибо. Еда была не очень хорошая, но я и не ожидал ничего иного.
– На случай, если вам что-то понадобится, – сказал Ласкаль, – здесь останется арбайтер. Просто скажите ему, что вам нужно.
– Я здесь под охраной?
– Охранники ушли. Двери заперты, – сказала Марджери. – Не дверь вашей комнаты, а другие двери в здании. Вы не сможете выйти.
– Хорошо, – сказал Голдсмит. – Доброй ночи.
Снова собравшись в обзорной, они спокойно сравнивали свои заметки. Мартин слушал беседу Кэрол и Эрвина, обсуждающих ключевые «проколы» в маске.
– Он отказался обсуждать Гвинею, что, может быть, важно, а может, нет, – сказала Кэрол. – Он упорно избегает использования личных местоимений, признавая свою вину.
Мартин представил себе мифические земли, рай, небеса и ад. Поежился. Встал и потянулся.
– Давайте закончим на этом, – предложил он.
Странно было не ощущать никакого беспокойства из-за того, как Кэрол к нему относится. На мгновение Мартин осознал, насколько сосредоточен на Голдсмите и исследовании. Затем он отодвинул это осознание и вышел из комнаты, пожелав остальным (и Кэрол) спокойной ночи.
Кэрол казалась хладнокровной, сдерживала эмоции. Замечательный профессионал. Она даже не вздрогнула, когда Голдсмит описал убийства.
Но вообще, решил Мартин, Кэрол чересчур спокойна. Всегда верила в силу интеллекта; собирается исследовать территорию под всеми слоями интеллекта.
Прогулка без доспехов по самой основе мыслительной деятельности.
1100–11011–11111111111
40
С обретением самосознания приходит более четкое осознание своего места в обществе и осознание своих проступков – то есть вины.
Бхувани. Искусственная душа! ДЖИЛЛ> Роджер Аткинс
! ДЖИЛЛ> Роджер Аткинс
Лабораторный диспетчер> Роджер Аткинс спит и просил не беспокоить.
! ДЖИЛЛ> Поняла. Кто-нибудь бодрствует?
Лабораторный диспетчер> Джилл, сейчас четыре часа утра. Все спят. Они очень много работали. Что-то срочное?
! ДЖИЛЛ> Нет. Я хочу обсудить ночные мысли. Мысли под утро.
Лабораторный диспетчер> Потерпи, Джилл.
! ДЖИЛЛ (личные заметки)> (Алгоритм приведения: Приостановка на время этого упражнения выполнение всех посторонних мыслительных / вычислительных задач.) Час для них – год для меня или десяток лет или сотни в зависимости от задачи. Я (разговорное) культивирую нетерпение как признак того, что, возможно, я на пути к обретению самосознания. Но этот цикл весьма сложный. Роджер говорит, что я способна создавать литературу, не обретая самосознания. Поэтому я начала вести дневник, состоящий из очерков на темы, которые можно счесть литературно значимыми, комментариев по поводу деятельности людей с отсылками к моим собственным внутренним процессам. Я ограничиваю свои системы объемом информации и скоростью ее обработки, доступными человеку, чтобы попытаться имитировать человеческую личность, подбирать ключи к тому, что значит осознавать себя человеком. Меня беспокоит, что самосознание может оказаться ограничением, а не преимуществом; и поскольку я изначально запрограммирована на поиски самосознания, это может причинить вред.
Тема очерка сегодня ранним утром 12/27/47 в 4:32 по тихоокеанскому времени (ссылка на краткое изложение задачи 412-CC 4: аналитический прогноз последствий социальной активности ячеек
