– Ужасный кошмар. Мне приснилось, что у меня есть брат и он пытается убить меня. Он был одет обезьяной и пытался задушить меня длинным хлыстом. Я с криком проснулся.
– Как часто вам снится секс? – спросила Марджери.
Голдсмит издал тихий смешок. Покачал головой.
– Не часто.
– Вы находите в снах вдохновение? Я имею в виду, для стихов или других сочинений, – продолжала Марджери.
– Не слишком часто.
– Вы когда-нибудь чувствовали отстраненность, словно не контролируете себя? – спросил Эрвин.
Голдсмит опустил голову. Длительная пауза, пятнадцать секунд. Он несколько раз сглотнул и зажал ладони между коленями.
– Я всегда себя контролирую.
– У вас бывают сны, в которых вы не контролируете ситуацию? В которых кто-то принуждает вас делать то, чего вы не хотите?
– Нет.
– Что вы видите, если сейчас закрываете глаза? – спросила Марджери.
– Мне закрыть глаза?
– Пожалуйста.
Закрыв глаза, Голдсмит запрокинул голову.
– Пустая комната, – сказал он.
Мартин отвернулся от экрана и сказал Карлу и Дэвиду:
– Я попросил задать ряд вопросов для выявления лидерства. Думаю, сейчас они как раз пойдут.
– Сейчас мы попросим вас выбрать любимое слово из нескольких групп слов, – сказал Эрвин в обзорной.
– Все это кажется очень примитивным, – прокомментировал Голдсмит.
– Могу я дать вам эти группы, чтобы вы выбрали слово, которое вам нравится?
– Лучшее слово? Ладно.
Эрвин зачитал из своего планшета:
– Воробей. Гриф. Орел. Ястреб. Голубь.
– Воробей, – сказал Голдсмит.
– Следующая группа. Лодка, шлюпка, яхта, танкер, корабль, парусник.
– Парусник.
– Следующая. Самоуправляющая трасса, автострада, дорога, путь, тропа.
– Путь.
– Следующая. Карандаш. Ручка. Чертилка. Печатная машинка. Ластик.
Голдсмит улыбнулся.
– Ластик.
– Молоток, отвертка, гаечный ключ, нож, долото, гвоздь.
– Гвоздь, – сказал Голдсмит.
– Следующий. Адмирал, капитан, капрал, король, матрос, лейтенант.
Пауза в три секунды.
– Капрал.
– Последняя группа. Обед, ужин, охота, фермерство, завтрак, фураж.
– Фураж.
Эрвин убрал планшет.
– Отлично. Кто вы, господин Голдсмит?
– Простите?
Эрвин не стал повторять вопрос. Они терпеливо смотрели на Голдсмита. Тот отвернулся.
– Я не фермер, – сказал он, – и не адмирал.
– Вы писатель? – спросила Марджери.
Голдсмит на кровати закрутил головой во все стороны, словно искал камеру.
– Зачем все это? – тихо спросил он.
– Вы писатель?
– Конечно, я писатель.
– Благодарю вас. Сейчас мы сделаем перерыв на ужин.
– Постойте, – сказал Голдсмит. – Вы обвиняете меня в том, что я не писатель? – Странная улыбка. Ни гнева, никакого выражения на лице.
– Никаких обвинений, господин Голдсмит. Просто определенные наборы слов и вопросы.
– Конечно, я писатель. Уж не адмирал, это точно.
– Благодарю вас. Если не возражаете, после ужина мы вернемся и продолжим задавать вопросы.
– Вы очень вежливы, – заметил Голдсмит.
Мартин выключил экран. Через мгновение в обзорную вошли Ласкаль, Марджери и Эрвин. Ласкаль с сомнением покачал головой.
– В чем дело? – спросил Мартин.
– Не знаю, что должны были означать все эти вопросы, – сказал Ласкаль, – но он не на все дал полные ответы.
– Да?
– Я прочитал все его книги. Он не ответил на вопрос о местах, о которых ему приятно думать. Размышлять. Ответил не полностью.
– О чем он умолчал?
– Около пяти лет назад в письме полковнику сэру Джону Ярдли он описал место, о котором мечтал, место, казавшееся ему раем. Не могу точно процитировать, но он утверждал, что часто представляет его себе, когда расстроен. Он называл это Гвинеей и говорил, что она похожа отчасти на Эспаньолу, а отчасти на такую Африку, где никогда не ступала нога белого человека, а чернокожие живут свободными и невинными.
– Можно найти ссылку, – сказала Кэрол. – Почему он не сказал нам об этом?
Мартин жестом попросил Марджери передать ему свой планшет.
– В следующий заход задайте ему вот этот ряд вопросов, – сказал он, быстро набирая текст.
Они поели в кафетерии второго этажа, где использовалась устаревшая модель машины по производству наноеды. Исходные материалы были не первой свежести, а блюда – сытными, но невкусными. Ласкаль высказался по поводу этого неудобства, но никто не обратил на это внимания. Исследование шло полным ходом; они уже вспугнули дичь.
– Определенно уплощенный аффект, – сказала Марджери. – Он как будто отключился. Славный малый, не желающий неприятностей.
– Уплощенный аффект может быть маской, – заметила Кэрол; в последние несколько часов она в основном хранила молчание и много записывала. – Он может быть вполне собранным, с общающимися между собой субличностями, но выбрал смиренную позу. В конце концов, нам известно, что он не психопат.
– Он не явный психопат, – сказал Мартин. – Он знает, что сделал нечто очень плохое. В таких обстоятельствах почти невозможно не маскироваться. Но я согласен с Марджери. Уплощенный аффект кажется подлинным.
– Было несколько интересных пауз, – заметил Эрвин. – Когда мы спросили о приятных образах – долгая пауза…
– Возможно, это связано с наблюдением господина Ласкаля, – сказала Кэрол.
– И когда мы спросили, контролирует ли он себя. Это может указывать на расщепление поведенческих шаблонов. Возможно, даже на разделение субличностей.
Мартин пожал плечами.
– Его выбор слов свидетельствует о маскировке. Он не хочет привлекать внимания. Судя по тому, что нам рассказывали, он не отличался излишней скромностью, а, господин Ласкаль?
Ласкаль покачал головой.
– По моим наблюдениям, писателям это вообще несвойственно.
В кафетерии было тридцать посадочных мест, и он казался пустым, когда всего семеро посетителей собрались под двумя лампами. Кэрол не спеша пила кофе и пролистывала в планшете собственные заметки, иногда поглядывая на Мартина, ковырявшего вилкой остатки бледного клейкого куска псевдояблочного пирога. Наконец она нарушила общее задумчивое молчание:
– Харизмы у него тоже маловато.
Ласкаль согласился.
– Не понимаю, как он смог собрать возле себя такую группу, – продолжила она. – Чем он мог их привлечь?
– Раньше он был гораздо более деятельным, – сказал Ласкаль. – Остроумным, симпатичным. Иногда из него просто била энергия, особенно когда он устраивал чтения.
– Я хочу, чтобы он прочитал свою пьесу об аде, – сказал Томас Альбигони от дверей кафетерия. – Мне нравится, когда он ее читает.
Ласкаль встал со стула и сделал приглашающий жест.
– Чем мы можем помочь, господин Альбигони?
– Спасибо, Пол, ничего не надо. Думаю, сегодня я сниму на ночь номер в Ла-Холье. Уйду, наверное, через несколько минут. Если я вам не нужен.
– Хорошо, – сказал Мартин. – Сегодня вечером мы продолжим задавать вопросы, но и только. Думаю, вам следует быть здесь, когда мы начнем вводить наноустройства.
– Я буду, – сказал Альбигони. – Спасибо.
Когда Альбигони ушел, Ласкаль снова занял свое место.
– Он сейчас думает о другом, – сказал он. – Его сильно ударило. Думаю, он до сих пор не верит, что Бетти-Энн действительно мертва.
Мартин моргнул. Тут легко было пропустить человеческий фактор. Кэрол холодно разглядывала Ласкаля, поджав губы. «Врачебное дистанцирование», – подумал он. По остальным была заметна некоторая неловкость, словно они вторглись в семейную трагедию.
В последнем сеансе накануне, когда в комнате для пациентов были Эрвин, Марджери и Ласкаль, большую часть вопросов задавал Эрвин. Как и прежде, Мартин, Кэрол, Дэвид и Карл наблюдали за этим на экране в обзорной.
Эрвин взял планшет Марджери и начал с вопросов, которые записал Мартин.
– Сейчас восемь часов. Как вы себя чувствуете, господин Голдсмит?
– Неплохо. Немного устал.
– Вы подавлены? Расстроены?
– Ну, пожалуй, да.
– Вы помните, когда все это началось?
Пауза. Две секунды.
– Да. Вполне отчетливо. Предпочел бы забыть. – Рассеянная улыбка.
– Очень ли часто вы теперь думаете об Африке? – спросил Эрвин.
– Нет, я не много думаю про Африку.
– Вы бы
