Впереди открылся причал, лодья – слава Богу, парус уже взлетал! Сзади вымчали комонные татары, на скаку выхватывая оружие. Кто такие, чего хотели от русичей? Может, просто врожденное: бежит – нужно догонять? По знаку Алексия несколько кметей развернулись, вскинули луки. Пока не стреляли, еще оставалась надежда обойтись без кровопролития. Дмитрий дернулся было назад, хотел что-то сказать, но Мелик уже втаскивал его по сходням. За ними влетел Алексий, за ним – остальные, в последний миг, когда весла уже вспенили воду, последний из остававшихся на берегу воинов перемахнул через увеличивающуюся на глазах полосу воды, не долетев, едва уцепился за борт, товарищи живо втянули его наверх. Митя от внезапного толчка растянулся на палубе, ткнулся носом в шершавые доски, и в тот же миг стрела, свистнув, вонзилась в щеглу. Мелик крепче ткнул питомца в спину, прошипел: «Лежи и не высовывайся!», - пригибаясь, едва не ползком, пробрался к кормчему. Владыка стоял на палубе во весь рост.

- Сунутся впереймы, - зашептал Мелик, кивнув в сторону покачивавшихся у причала лодок, - на таран и топи к чертовой матери!

И в сердцах прибавил еще неподобное.

Но стылая волжская вода уже подхватывала ладью, спеша унести от опасного берега, и никаким челнокам уже было не догнать ее.

***

В тот день Федор так и не решился, но назавтра, сказав себе: «Доколе ж таиться!», - зазвал Сергия к себе в келью и дрожащими руками поднял покров. Сергий неотрывно смотрел на нежный продолговатый обвод лица, на тонкие, без улыбки, губы и выписные, круто выгнутые атласные брови, на темные очи, взиравшие вдумчиво и строго, словно бы проникающие в самую душу смотрящего, и в лике Богоматери узнавал, не точно повторенные, но все же вполне внятные небезразличному оку, черты. Он смотрел долго, стараясь уловить и свести воедино свои ощущения, наконец, молча перевел взгляд, встретил жадные очи изографа. И Федор, встретив, в свою очередь, Сергиев взгляд, смутился, пошел горячим румянцем, столь жалкими и безлепыми показались ему все его мелкие, мирские – теперь-то он понимал – хитрости.

Запинаясь, он покаялся, что взялся писать, не испросив благословения. Сергий ответил не сразу. Он не любил обличать, да и не умел. Всегда старался подвести к тому, чтобы человек сам осознал и признал свою вину. Тут… да, налицо было явное нарушение всех возможных правил. Но не было ли в сем и его, Сергиевой, вины? Образ был хорош! На нем лежал горний отблеск.

Сергий, медленно подняв десницу, осенил крестом своего восемнадцатилетнего племянника. Сказал просто:

- Ныне же освящу.

***

В мелко переплетенное слюдяное окно двор выглядел размытым и с радужными переливами.

- Федя, убери нос от окна, - велела нянька. – Примерзнет.

- Не примерзнет, - отверг Федя, но нос от свинцовой решетки все-таки убрал. Покосился на няньку, исподтишка стрельнул глазами по сторонам, но ничего заслуживающего внимания в горнице не было, и он снова приник к окну. – Мой нос, хочу и примораживаю.

- Что за неслух! – ворчала нянька, проворно работая иглой. – Ужо воротит батька, все ему доложу. И порты где-то изорвать умудрился… сущий голтяй[6]!

Сестрица тоже залезла коленками на лавку, ткнулась в мелкий слюдяной квадратик. Она и углядела первой.

- Батя! Едет!

- Ахти! Куды ж на мороз! – всплеснула руками нянька, выбегая вслед за детьми. – Хоть шубейки накиньте!

Старший, Иван, стоял на крыльце, по-отрочески чуть дичась отца, которого видел так редко, двухлетний Сашенька, на всякий случай крепко уцепившись за мамин палец, таращил любопытно блестящие глазенки на незнакомого дядю с заиндевелой бородою – когда отец уезжал в Орду, меньшенький еще лежал в колыбели, а средние уже кучей повисли на бате.

- Ах вы мои котятки! – приговаривал Федор Андреевич, силясь разом обнять все свое немалое семейство (Кошки, они быстро родятся!). – Соскучились?

Кошкина хозяйка, маленькая улыбчивая пышечка, лучистыми очами оглядывала своего долгожданного супруга, ойкнула, когда тот, стащив тулуп, открыл глазу старую побуревшую повязку выше локтя.

- Пустое! – поторопился успокоить ее боярин. – И рубца не будет. Разбоев расплодилось, по всей степи шкодят, - прибавил он сердито. – Вон Ростовского князя, бают, разволочили до исподнего.

- Ты в бою бился, да? – спросил Федя, гордясь отцом.

- Ага… Погоди, то все после! – остановил Кошка жену, уже распоряжавшуюся баней, обедом, всем прочем. – Мужиков корми, а я сейчас к владыке. Токмо умоюсь да платье переменю с дороги… Чтоб не облезлой кошкой явиться.

- Привез?! – ахнула жена, догадавшись.

Кошка кивнул.

- Привез. Но до поры ни полслова!

Теперь все зависело от Алексия.

***

Спешно покидая Орду, Алексий еще не ведал, что там свершился не просто новый виток Великой Замятни, а самый кровавый из бывших доселе. Царствования мелькали, как спицы в катящемся под гору колесе. Известие о воцарении нового хана еще не успевало дойти до Руси, а его голова уже красовалась на копье, и новый повелитель по-хозяйски осматривал покои голубого дворца. Навруза убил Кидырь, Кидыря – Темир-Хожда, его родной сын. Бердибек им всем подал пример отцеубийства! Впрочем, царствование Темир-Ходжи оказалось не дольше Бердибекова. Резались в Сарае, резались на Волге. Булат-Темир взял Булгары, перекрыв Волжский путь. Да и кому было ходить тем путем, когда творилось такое! Словом, все сочли, что положение наладилось, когда в Орде осталось всего два хана: Абдулла и Мюрид, или Амурат, как чаще именовали его русичи. У Амурата и добыл Федор Кошка для своего князя драгоценный ярлык.

Алексий потом сам удивлялся, как быстро и просто все свершилось. Московское войско собралось мгновенно и без лишнего шума, Дмитрий Константинович не успел прознать ни о чем до сроку. Затем Алексий явил ярлык. Дмитрий Константинович, как и ожидалось, признать его отказался. Москва посадила на коней обоих юных князей и выступила к стольному Владимиру. После нескольких сшибок стало очевидно, что противустать московскому войску Суздальский князь не возможет. Иные русские князья, возможно, и поддержали бы его, но москвичи своей стремительностью не предоставили им такой возможности. Дмитрий Константинович рассудил здраво. Он оставил Владимир и вернулся в свою отчину. И вскоре в Дмитриевском соборе стольного Владимира митрополит Алексий венчал двенадцатилетнего Дмитрия Ивановича на великое княжение.

Андрей Константинович, володетель Нижнего Новгорода (несбывшейся Симеоновой мечты! Так вспомнилось Алексию в час московского торжества), первым поцеловал крест новому великому князю. Высокий, седеющий князь с красивым греческим профилем и печальными очами. Он чем-то сходствовал с Семеном-мелким, не внешне, этой вот тоской в глазах: «Да не надо мне ничего этого!», - и Алексий, которому всегда нужно было всё, по-человечески пожалел его. Почему-то подумалось, что Андрею недолго осталось жить на свете.

Как полагается,

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату