- Сунутся впереймы, - зашептал Мелик, кивнув в сторону покачивавшихся у причала лодок, - на таран и топи к чертовой матери!
И в сердцах прибавил еще неподобное.
Но стылая волжская вода уже подхватывала ладью, спеша унести от опасного берега, и никаким челнокам уже было не догнать ее.
***
В тот день Федор так и не решился, но назавтра, сказав себе: «Доколе ж таиться!», - зазвал Сергия к себе в келью и дрожащими руками поднял покров. Сергий неотрывно смотрел на нежный продолговатый обвод лица, на тонкие, без улыбки, губы и выписные, круто выгнутые атласные брови, на темные очи, взиравшие вдумчиво и строго, словно бы проникающие в самую душу смотрящего, и в лике Богоматери узнавал, не точно повторенные, но все же вполне внятные небезразличному оку, черты. Он смотрел долго, стараясь уловить и свести воедино свои ощущения, наконец, молча перевел взгляд, встретил жадные очи изографа. И Федор, встретив, в свою очередь, Сергиев взгляд, смутился, пошел горячим румянцем, столь жалкими и безлепыми показались ему все его мелкие, мирские – теперь-то он понимал – хитрости.
Запинаясь, он покаялся, что взялся писать, не испросив благословения. Сергий ответил не сразу. Он не любил обличать, да и не умел. Всегда старался подвести к тому, чтобы человек сам осознал и признал свою вину. Тут… да, налицо было явное нарушение всех возможных правил. Но не было ли в сем и его, Сергиевой, вины? Образ был хорош! На нем лежал горний отблеск.
Сергий, медленно подняв десницу, осенил крестом своего восемнадцатилетнего племянника. Сказал просто:
- Ныне же освящу.
***
В мелко переплетенное слюдяное окно двор выглядел размытым и с радужными переливами.
- Федя, убери нос от окна, - велела нянька. – Примерзнет.
- Не примерзнет, - отверг Федя, но нос от свинцовой решетки все-таки убрал. Покосился на няньку, исподтишка стрельнул глазами по сторонам, но ничего заслуживающего внимания в горнице не было, и он снова приник к окну. – Мой нос, хочу и примораживаю.
- Что за неслух! – ворчала нянька, проворно работая иглой. – Ужо воротит батька, все ему доложу. И порты где-то изорвать умудрился… сущий голтяй[6]!
Сестрица тоже залезла коленками на лавку, ткнулась в мелкий слюдяной квадратик. Она и углядела первой.
- Батя! Едет!
- Ахти! Куды ж на мороз! – всплеснула руками нянька, выбегая вслед за детьми. – Хоть шубейки накиньте!
Старший, Иван, стоял на крыльце, по-отрочески чуть дичась отца, которого видел так редко, двухлетний Сашенька, на всякий случай крепко уцепившись за мамин палец, таращил любопытно блестящие глазенки на незнакомого дядю с заиндевелой бородою – когда отец уезжал в Орду, меньшенький еще лежал в колыбели, а средние уже кучей повисли на бате.
- Ах вы мои котятки! – приговаривал Федор Андреевич, силясь разом обнять все свое немалое семейство (Кошки, они быстро родятся!). – Соскучились?
Кошкина хозяйка, маленькая улыбчивая пышечка, лучистыми очами оглядывала своего долгожданного супруга, ойкнула, когда тот, стащив тулуп, открыл глазу старую побуревшую повязку выше локтя.
- Пустое! – поторопился успокоить ее боярин. – И рубца не будет. Разбоев расплодилось, по всей степи шкодят, - прибавил он сердито. – Вон Ростовского князя, бают, разволочили до исподнего.
- Ты в бою бился, да? – спросил Федя, гордясь отцом.
- Ага… Погоди, то все после! – остановил Кошка жену, уже распоряжавшуюся баней, обедом, всем прочем. – Мужиков корми, а я сейчас к владыке. Токмо умоюсь да платье переменю с дороги… Чтоб не облезлой кошкой явиться.
- Привез?! – ахнула жена, догадавшись.
Кошка кивнул.
- Привез. Но до поры ни полслова!
Теперь все зависело от Алексия.
***
Спешно покидая Орду, Алексий еще не ведал, что там свершился не просто новый виток Великой Замятни, а самый кровавый из бывших доселе. Царствования мелькали, как спицы в катящемся под гору колесе. Известие о воцарении нового хана еще не успевало дойти до Руси, а его голова уже красовалась на копье, и новый повелитель по-хозяйски осматривал покои голубого дворца. Навруза убил Кидырь, Кидыря – Темир-Хожда, его родной сын. Бердибек им всем подал пример отцеубийства! Впрочем, царствование Темир-Ходжи оказалось не дольше Бердибекова. Резались в Сарае, резались на Волге. Булат-Темир взял Булгары, перекрыв Волжский путь. Да и кому было ходить тем путем, когда творилось такое! Словом, все сочли, что положение наладилось, когда в Орде осталось всего два хана: Абдулла и Мюрид, или Амурат, как чаще именовали его русичи. У Амурата и добыл Федор Кошка для своего князя драгоценный ярлык.
Алексий потом сам удивлялся, как быстро и просто все свершилось. Московское войско собралось мгновенно и без лишнего шума, Дмитрий Константинович не успел прознать ни о чем до сроку. Затем Алексий явил ярлык. Дмитрий Константинович, как и ожидалось, признать его отказался. Москва посадила на коней обоих юных князей и выступила к стольному Владимиру. После нескольких сшибок стало очевидно, что противустать московскому войску Суздальский князь не возможет. Иные русские князья, возможно, и поддержали бы его, но москвичи своей стремительностью не предоставили им такой возможности. Дмитрий Константинович рассудил здраво. Он оставил Владимир и вернулся в свою отчину. И вскоре в Дмитриевском соборе стольного Владимира митрополит Алексий венчал двенадцатилетнего Дмитрия Ивановича на великое княжение.
Андрей Константинович, володетель Нижнего Новгорода (несбывшейся Симеоновой мечты! Так вспомнилось Алексию в час московского торжества), первым поцеловал крест новому великому князю. Высокий, седеющий князь с красивым греческим профилем и печальными очами. Он чем-то сходствовал с Семеном-мелким, не внешне, этой вот тоской в глазах: «Да не надо мне ничего этого!», - и Алексий, которому всегда нужно было всё, по-человечески пожалел его. Почему-то подумалось, что Андрею недолго осталось жить на свете.
Как полагается,
