Она бросила питающийся от Купера вивизистор на рабочий стол, подумывая и это устройство подвергнуть той же участи, что и остальные. Вся работа псу под хвост. То, что мать все это время знала, как именно работают вивизисторы, еще ничего. Но то, что она вернула сестру к жизни, больно жалило. Неужели и в самом деле было так необходимо одновременно и демонстрировать Лалловё всю бессмысленность ее усердного труда, и возвращать ее главную соперницу? Указание неправильного пути действий — инструмент полезный, без всякого сомнения, таким образом мать могла подвергнуть испытанию способности своей дочери: в конце концов, не сумев воссоздать вивизистор по имеющейся модели, Лалловё не могла бы даже и надеяться однажды сменить мать и самой стать королевой.
Но, увидев, что Альмондина вернулась, вломилась к ней прямо в ванную — ее ванную, — Лалловё пришла в такую ярость, что не чувствовала собственных щек. Ей хотелось только разрушать. Впрочем, это было отчасти даже забавно, ведь появление сестры пробудило в маркизе именно те черты, какими и надлежало обладать правительнице из рода Незримых фей, — неукротимость хаоса в паре с бушующим эгоизмом, черпающими энергию в беспрестанной погоне за славой, свободой и местью.
Неужели Лалловё была настолько бесполезна, что ей поручили этот мартышкин труд — невероятно сложный, требующий больших затрат, — только для того, чтобы бросить потом в последнюю минуту плоды ее мучений в мусорную корзину и заставить ее освободить дорогу подлинной наследнице Цикатрикс? Лалловё сейчас ничего так не хотелось, как разбить созданный ею вивизистор, выпустить кишки своей сестре, а затем покинуть город.
Она на мгновение остановилась, когда ее виски пронзила острая стрела боли, а затем еще одна. У маркизы даже дыхание перехватило, но, когда она коснулась рукой головы, приступ уже миновал. Она просто переутомилась, вот и все. Вот и всё.
Лалловё взглянула на растущие из ее пальцев лезвия из бирюзы — подпиленные и отполированные так, чтобы походить на лакированные ноготки обеспеченной дамы. Теперь она понимала причину. Ей просто хотелось скинуть с себя всю одежду и бегать по улицам, украшая себя гирляндами внутренностей тех, кому не посчастливится оказаться у нее на пути. Слишком долго скрывала она свою подлинную натуру, и теперь естество раздирало ее изнутри, пытаясь вырваться на свободу.
Да только разве могла она реализовать это свое желание? Нет, не тогда, когда ее мать и сестрица повисли у нее на плечах, ворвавшись в ее город и разрушив столь тщательно создаваемую ею жизнь. Прахом пошли все ее, без сомнения героические, старания.
Боль вновь пронзила ее голову. На сей раз более явственно. Отозвалась даже в животе, что могло говорить лишь об одном. Мать. Времени почти не осталось.
Криво усмехнувшись, Лалловё поздравила себя с тем, что ее пророчество исполнилось; в конце концов, она все же рассчитывала стратегию отступления, предвидя, что ее взаимоотношения с мамой никак не могут обойтись без хотя бы малой толики предательства. Маркиза с умом подошла к работе над эмбриональной программой, хотя на данный момент и не могла с уверенностью сказать, поможет ли ей это.
Ничего, скоро все выяснится. Подключив переделанный вивизистор к кодирующей раковине тонкой серебряной цепочкой, Лалловё присоединила ту к контактам по обе стороны от устройства и к отполированным входным отверстиям на дне раковины. Лежавший в вивизисторе палец Купера протестующе задергался, когда запитаные от него глифы и схемы установили соединение и начали загружать финальный код.
Проведя по плечу бирюзовым ногтем, Лалловё разрезала себе руку почти до кости. Затем она вставила в рану овальное устройство, даже не поморщившись, когда то зарылось в ее плоть между бицепсом и трицепсом; подобную биомеханику запрограммировать было просто — это приспособление изначально строилось из живых тканей, а потому словно бы само жаждало подключиться к организму. Кровь взывала к крови через матрицу, созданную посредством электричества и волшебства, связывающую воедино тело, машину и питающую ее жизнь.
Маркиза почувствовала, как устройство наконец успокаивается, найдя свое место в ее теле, а затем, когда вивизистор внедрился в мышечные ткани, протянув щупальца к нервам и костям, ощутила покалывание. Ей удалось создать подлинное чудо — без лишней скромности она могла сказать, что усовершенствовала целый ряд критических недостатков вивизисторов. И хотя ее по-прежнему жгла обида, маркиза понимала, что, скорее всего, именно в том и состояла задумка матери — не рассказывать дочери всего, чтобы та обрела возможность преуспеть.
Быть может, Лалловё стоило испытывать благодарность за это. Быть может, она в некотором роде ее испытывала.
Она ждала, что что-нибудь сейчас произойдет, но все шло как и всегда. Маркиза долго сидела перед туалетным столиком, вглядываясь в собственное отражение в зеркале. Жадеитовозеленые глаза, буквально самую капельку более миндалевидные, чтобы полностью сойти за человеческие, пухлые губки, фарфоровая кожа. Даже будучи полукровкой, Лалловё Тьюи считала себя полноценной феей, — во всяком случае, таковой она была признана с точки зрения Незримых. Порой она гадала, насколько правдивы были легенды об истоках ее народа или же о расколе между Зримыми и Незримыми. Обе фракции прекратили свое существование много лет назад, а их потомки рассеялись по всему свету. На данный момент существовали десятки цивилизаций фей, и еще больше таковых лежало в руинах. Они жили и в простирающихся на многие миры королевствах, таких как Семь Серебряных, и маленькими общинами, интегрированными в человеческое общество. Какой смысл в борьбе хаоса и порядка, если оба они необходимы даже для самого примитивного существования? И все же ее сердце — сердце Незримой феи — начинало биться чаще при мысли о лихорадке Охоты, этой дикой, безумной пляски смерти, ставшей отличительным знаком детей Воздушной Мглы. Дуб и терн, кровь и вино, свет звезд и костров, аромат секса и убийства. Земля, небо, дождь.
Как ее мать могла столь далеко уйти от этих идеалов?
