— Ого? Девочка, мне так жжжжаль тех, кто был досссссссссссстаточно глуп, чтобы тебя любить. Сссссегодня их постигнет утрата.
Прама вдруг закричала, испустив нечто среднее между скорбным воплем и боевым кличем. Скрипя зубами от усилий, она поднялась, облаченная в одеяния из солнечного света, и шагнула вперед, излучая сияние всем своим телом. Крохотные огоньки плясали по коже на ее боках, превращаясь в вихри вокруг обнаженных грудей. За ее спиной развевалось нечто вроде сверкающих крыльев или же развеваемых ветром занавесок, а костяные гребни на голове полностью скрылись под ослепительным нимбом. Прама была ростом раза в два выше Пурити и прошла мимо юной дворянки так, словно бы той и вовсе не существовало.
Лич подался назад, сторонясь излучаемого Прамой света. Похожие на крылья протуберанцы, крепившиеся к ее ягодицам и спине, широко распахнулись, а кончики их казались не менее яркими, чем солнце.
«Колокола, какая же она высокая, когда не горбится и не причитает!» — подумала Пурити.
— Тебе известно мое подлинное имя, лич? — Голос Прамы был тих, мягок и полон боли. — Мы уже попробовали друг друга... я и ты. Хочешь сделать еще один глоток?
— Э? — Лич хохотнул и оглянулся так, будто искал путь к спасению. — Это вовсе не обязательно.
Существо отплыло еще дальше, оказавшись почти на самом краю платформы. Внизу лежали, перемешавшись с грязью, мертвые стволы деревьев Рощи Сердца.
Эср, не моргая, взирала на лича своим единственным глазом, разместившимся посреди лба и пылавшим разом несколькими цветами.
— Будет весело, — пообещала она низким, гортанным голосом.
— Прошшшшу. Проссссссссти меня. Взываю к милосссссссти. — Лич задрожал. — Пощщщады!
— Не вариант.
Покачав сияющей головой, Прама позволила себе улыбку — словно солнце проглянуло из расступившихся облаков. Затем она вздохнула — казалось, будто могучий орган состязается с маленькой флейтой, — и крылья ее запылали еще ярче. Исходивший от них свет сошелся лучом на точке в нескольких дюймах от закутанной в меха груди лича.
— Я проявлю к тебе сострадание, — нежно произнесла Прама, — и дарую ту милость, какой ты сам меня так долго лишал. Впрочем, больно все равно будет.
Шарик света пополз к личу, казавшемуся парализованным, и когда коснулся его плоти, мертвый владыка взвыл. Прама погрузила сверкающий сгусток в черную субстанцию, обволакивающую тело твари, и ветхие кости лича засияли очищающим золотистым огнем. Рвущееся из глазниц зеленое пламя стало желтым, затем золотым, а в конце череп существа превратился в великолепный кристалл кварца — абсолютно прозрачный, если не считать нескольких молочно-белых прожилок.
Пламя угасло, развеялся прикрывавший кости черный дым, и мертвый владыка стал просто горсткой потрескавшихся стеклянных костей с лежащим среди них хрустальным черепом.
— Лекарство для нежити, — Прама повернулась к Пурити, — суть жизнь.
Затем женщина упала, содрогаясь в рыданиях, и Клу не нашла в себе сил прикоснуться к источающей солнечное сияние наследнице престола.
— Это она! — раздался снизу мужской голос. — Та самая эср, что мы спасли из башни! Та женщина, которая все эти дни взывала ко мне!
Купер и Сесстри взбежали по лестнице. Сесстри кивнула Пурити, но тут же переключилась на то, чтобы заняться израненной, измученной эср.
— Кто ты? — спросил Купер у Пурити.
— А ты кто? — прозвучало в ответ.
— Купер-Омфал, пуп всея богом проклятого мультиверсума. Пурити устало хмыкнула. «К чему такая помпезность?»
— А я — леди Пурити Клу, дочь барона Клу, восседающего в Круге Невоспетых. А это, — она указала на Праму, — дочь князя Ффлэна, Прама-Рамей-Эффлэна-Учара.
— Я, знаешь ли, спас ее, — пожал плечами Купер, — после того как мне изрядно досталось.
— То же самое, — процедила Пурити сквозь сжатые зубы, — сделала и я.
Лалловё и Альмондина, держась за руки в некой пародии на сестринскую любовь, вышли из портала и оказались во внутреннем кольце сферического машинного зала. Вначале проявилось лицо Альмондины — треугольное, обрамленное копной золотисто-каштановых волос. Следом из небытия выскользнула и Лалловё — черные волосы и поджатые губы, пытающиеся не выдать бушующую в ее душе бурю эмоций и кровожадных позывов. Облаченные в туфельки ножки одновременно коснулись золотого пола, и сестры кивнули друг другу, прежде чем приступить к осмотру сферического зала.
Лалловё взглянула вниз, в пустую чашу, служившую дном, — пустая полусферическая яма, скользкая от черной крови, с дыркой посередине. «Так вот ты какой, вивизистор в сердце Неоглашенграда. Мамина цель. И ее больше нет».
У противоположной стены, на другом краю ямы, лежала темная груда, источавшая затхлую вонь и освещаемая лишь холодным янтарным светом, слабо сочившимся изнутри. Маркиза сразу же поняла, что это такое, хотя и могла только догадываться, кем именно эта куча была. Те, кто построил этот вивизистор, сгинули во мраке веков задолго до рождения Лалловё, и все же организм, достаточно древний и могучий, чтобы питать энергией устройство размером с Купол, мог быть лишь кем-то из рода Первых людей или же каким-то животным из тех, что служили их спутниками.
— А ну-ка ни с места, сестрички! — Купер и Пурити помогли Праме преодолеть последний десяток ступеней, ведущих в зал. Толстяк посмотрел на Лалловё. — Ты мне еще палец должна.
Они с Сесстри были ошеломлены изящным декором — золотой шар по диаметру оказался не меньше оперного зала, и выполненный из покрытого гравировкой золота широкий балкон, где они сейчас стояли, обегал помещение по периметру. Несколько раз моргнув, Купер обратил внимание на то, что сфера внутри практически пустует. Наверху изгибался золотой купол, сквозь отверстие в котором можно было наблюдать потемневшее небо, а внизу находилась чаша, скользкая от темной слизи, напомнившей Куперу о гроте Белых Слез. Сияющая кожа княгини отбрасывала блики на изогнутые стены и заставляла ближайшие к ней узоры сиять подобно солнцу.
Альмондина не сводила глаз с Сесстри. Захлопав в ладоши, фея потянула Лалловё за локоток.
— Это
