Купер услышал вой Эшера, разнесшийся над водой. Вопль первобытного отчаяния, звонкий, как бой колоколов, в своей чистоте, и пускай Купер был знаком с серым человеком не более суток, но узнал его голос. Спрыгнув с кровати Теи, он стряхнул с себя апатию, оставленную отравленными пальцами, копавшимися в его сознании. Отбросив в сторону гардину, он увидел на другом берегу канала и самого Эшера, стоявшего посреди сада Ля Джокондетт. Его долговязый силуэт изогнулся назад, всем своим видом изображая страдание, а запрокинутое дымчатое лицо смотрело прямо в окно, где стоял Купер. Тот все еще не мог сфокусировать зрение, но ему показалось, будто он видит, как из тьмы выскальзывают черные марионетки и обступают Эшера со всех сторон.
— Что там делает Эшер? — спросил Купер, пытаясь сбросить наваждение и не обращать внимания на устроенный для него Теей кукольный спектакль. «Сид и Марти Крофт[22] не имеют никакого отношения к Клеопатре», — подумал он.
— Ну, — подала голос Тея, закинув ногу на ногу и развалившись в кресле-лежанке, — мне кажется, он разражается воплями неукротимого гнева.
Она улыбнулась.
Стерва улыбалась. И вместо того чтобы прийти в ярость, Купер почему-то ощутил спокойствие. Это было странно. Зато теперь он понимал, как его гостеприимная хозяйка завоевала умы и сердца целой исторической эпохи, — для нее это было раз плюнуть.
— Но ты же сказала: мой спаситель, мой монохромный спаситель...
— Верно, — кивнула она с едва заметным энтузиазмом, словно бы он ткнул в какую-то скрытую под самой поверхностью тайну, которой ей крайне хотелось поделиться; понимание Купером, что это только спектакль, нисколько не умаляло произведенного эффекта. — И совершенно не покривила душой. Потерпи немного, Купер-Омфал, и скоро в твою жизнь вернется определенность. Рано или поздно.
Кукольное представление закончилось. Силуэты принадлежали головорезам, вооруженным и значительно превосходящим Эшера числом. Купер повернулся спиной к окну, чувствуя, как в его душе растет негодование. Он вновь усомнился в мотивах этой женщины — царицы, — которой из всех известных ему представительниц прекрасного пола следовало доверять менее всего. Купер потряс головой и выругал себя: «Назвать меня тупицей было бы преуменьшением всего хренова года. Иисус на хлебушке, нельзя было позволять Клеопатре заманить себя обещаниями безопасности; не тогда, когда тебя похитила компания ублюдков и у тебя есть все основания для того, чтобы совершить самоубийство!»
— Кажется, я совершенно забыл спросить, кто меня похитил, верно? — Купер говорил спокойно и уверенно. Пускай ему и противостоял опыт двух тысяч лет и память об интригах многочисленных империй, но он собирался использовать свою принадлежность к мужскому полу себе во благо. Больше его уже не удастся соблазнить, поскольку теперь он знал, с кем имеет дело. — Я не спросил, кто напал на меня, Эшера и Сесстри. Почему бы это, Тея Филопатор? Не расскажешь, почему и драка, и похищение столь кстати ускользнули из моей памяти, когда я проснулся в твоем психотропном борделе?
Одно плечо приподнялось и опустилось — Леди не нуждалась в завершении этого жеста, поскольку каждое сочленение ее тела участвовало в единой хореографии эмоций.
— Последствия травмы головы бывают очень разнообразными, Купер, — промурлыкала она, — и, сказать по правде, наша встреча совершенно выбила тебя из колеи.
Он покачал разбитой головой.
— Уж не ты ли только что восхваляла удивительную устойчивость моей психики? Способность сохранять трезвость мысли перед лицом всей этой, кхм... абсурдности пробуждения? — Он продолжал давить, хотя по-прежнему испытывал значительное благоговение перед историей женщины, к которой он сейчас обращался. — После всего того, что я в последнее время повидал, одна мертвая египтянка уж точно не могла выбить меня из колеи. Даю еще одну попытку.
— Я ни в чем не обманывала тебя, Купер-Омфал, — мягко произнесла Тея, касаясь руки Купера с отточенной двумя тысячами лет грацией. Ох уж эта грация! Купер подозревал, что она даже ветры пустить не сможет так, чтобы те не показались дыханием самого Зефира. — Прошу, вспомни об этом, когда будешь выносить свой приговор в конце представления нашего театра теней.
— Это не объясняет...
— О, а вот и он!
— Эшер?
Купер больше не видел его в окне, но серый человек определенно не мог так быстро не то что канал переплыть, а даже от своих преследователей оторваться. Занавес опустился, когда легендарная хозяйка развернула его лицом к себе.
— Разве я не обещала тебе монохромного спасителя?
Тея простерла руки в жесте щедрости, вот только Купер сомневался в том, что она понимает значение этого слова. Он все еще ощущал обволакивающую ее вуаль страха, пусть и слишком слабого или весьма старательно сдерживаемого, чтобы он не смог его прочитать, хотя и вполне распознаваемого. Так чего же она боялась? Он уже было собрался сказать что-нибудь язвительное, но тут в окно постучали. Затем оно со скрежетом отворилось, и, развернувшись, Купер увидел вовсе не то лицо, которое ожидал. Неоглашенград подкидывал сюрприз за сюрпризом.
Марвин — бледный, с черными волосами, подведенными черной сурьмой глазами и в черной же изодранной одежде — забрался в дом через окно, отведя гардины в стороны, словно свадебную вуаль. Купер подался назад, когда этот солдат оттенков серого скользнул к нему, заключая в объятия могучих рук и отравляя его смесью совсем иных ароматов, нежели содержали ядовитые благоухания Леди: мужской пот, табак, алкоголь, дым и что-то еще... Какой-то резкий запах, которому в то же время было невозможно противостоять. «Так пахнет нежить», — сказал сам себе Купер, четко осознавая, что абсолютно прав, хотя и не понимая, откуда ему это стало известно; знал он и то, что ему полагается испугаться, но ничего такого при этом не ощущал.
— Привет, — прошептал Марвин, наклоняясь к его шее.
— Ой... — Купер обнаружил, что не может пошевелиться... или не хочет. — Здрасте.
— Леди, — поклонился Марвин Тее, ответившей ему кивком и легким трепетом пальцев.
— Передай твоим гнусным хозяевам, что я исполнила свою часть сделки, — произнесла женщина таким голосом, какого Купер от нее прежде не слышал, — змея, облаченная в женскую плоть, сбросила
