Машина пробуждения

расхохота­лась, и Куперу вдруг померещилось, что ее окутывает тонкая аура страха — постоянный подземный поток, струящийся под поверхностью ее слов. Не требовалось быть студентом истори­ческих наук, чтобы понимать: она строит планы внутри пла­нов. — Или ты ожидал, что я скажу: «Он был просто воплоще­нием сострадания»? Должна признаться, я не очень-то много внимания уделяю тем, кто идет по моим стопам. Был ли он всепрощающим? Так ведь и я тоже когда-то являла собой во­площение бога на Земле. Я была самим солнцем, Купер, и если уж сравнивать меня с Иешуа из земли Ханаанской, то мой финал был ничуть не менее горестным.

Ее плечо дернулось, высвобождая руку из платья и обнажая одну тяжелую грудь. Плоть пятнала, подобно татуировке, ве­реница колотых ранок — не одна пара, но многие и многие, словно Тея накачивала плоть ядом, пока та не была готова взорваться.

— Мои дети мертвы. Зачем мне материнское молоко? — Она пожала плечами и вновь закуталась в одежды. — Я отдала себя змеям, и теперь мои груди дарят совсем иной сок.

— А разве, — внезапно озарило Купера, — эти шрамы не должны были исчезнуть, когда ты умерла? Или это новые?

Она вновь улыбнулась, на сей раз — озадаченно. Купер по­думал: а бывало ли так, чтобы эта женщина проигрывала? Она ведь ухитрилась превратить в триумф даже собственное само­убийство.

— Ты наконец-то начал задавать умные вопросы, невинная ты моя душа! И, быть может, тебе удастся пережить грядущие испытания. Именно так все и должно быть. Так и случилось. И уже случалось неоднократно в десятках десятков сфер. Мое путешествие было не столь уж прекрасным, как тебе, Купер, может показаться. Многие из своих жизней я провела в тумане саморазрушения, упиваясь своей утратой, и в пути нашла змей куда более редких, нежели та, чей поцелуй, как я когда-то ду­мала, станет для меня последним.

Благодаря их поцелуям я стала чем-то большим, чем просто женщиной, а в чем-то — меньшим. Я не могу ни умереть, ни Умереть, как не могу и покинуть это место. Яд проник в меня слишком глубоко, и теперь я прикована к сему городу столь же надежно, как и все остальные его шлюхи.

Купер не мог представить эту женщину, чью личность он только начал принимать, в качестве проститутки. Впрочем, мог ли он представить ее хоть в какой-то роли? Две ли стороны у монеты или только одна? Вокруг Леди, словно вуаль на сквозняке, трепетала тень старательно подавляемого страха.

— Улицы Неоглашенграда таят много всего странного, — увела она разговор от темы Истинной Смерти. Купер подумал, что если постарается и раскроет свой разум, то ощутит страх всех этих людей... целое море... и, быть может, захлебнется в нем. — Тебе известно про карточную игру, в которую нельзя выиграть?

— «Три шлюхи»? Да, Эшер предостерегал меня.

— Тогда, — кивнула Тея, — тебе должно быть известно и про три разновидности куртизанок, работающих в борделях Неоглашенграда?

Купер нахмурился и покачал головой.

— Их три? Этого я не знал. Мне известно только про кро­вавых шлюх — я хотел сказать, проституток жизни, ну или как там еще называют себя те, что умирают и оживают. Видел одну такую в Неподобии. Я... полагаю, я слышал ее страх. Скребу­щий шелест в моей голове. Она почти свихнулась от всего этого. Та еще штучка...

— Да. Штучка, пожалуй, наиболее близкое слово. — В го­лосе Клеопатры прозвучала горечь. — Проститутки жизни — это люди, превратившиеся практически в движимое имуще­ство. Здесь, в Ля Джокондетт, мои братья и сестры сохрани­ли в себе чуть больше человеческого, но мы точно так же заточены.

— Но если ты не проститутка жизни, тогда чем ты... зани­маешься? — Он не смог придумать, как менее неловко задать этот вопрос.

— Если позволишь, Купер, я продемонстрирую тебе талан­ты, которыми мы с сестрами обладаем. Люди нашего города приходят к нам скорее за эмоциональной разрядкой, нежели за плотскими удовольствиями, хотя и те составляют часть нашей работы. Но мы с коллегами, как понимаешь, занимаемся не только разговорами. Яд в наших в венах наделяет клиентов даром прорицания, разворачивает перед их взором видения, раскрывает им запретные знания. Облегчение, которое мы даем, заключено не в благословении плоти, но в блаженстве судьбы. Я пробужу и твой собственный секрет, а затем поднесу зеркало к твоим раскрытым глазам.

— Хорошо, — не стал медлить Купер. — В смысле, да. Да, пожалуйста. Покажи мне мою судьбу! Если ты сможешь это сделать, я буду крайне признателен.

«Особенно если это объяснит, почему меня похитили», — подумал он, но вслух произносить не стал.

Леди развела руки и прошептала какую-то свистящую фра­зу, обращаясь к углам комнаты, а затем задернула шторы, скры­вая от глаз кобальтовое утреннее небо.

— Может казаться неправдоподобным, но когда-то этот город процветал; я видела его таким собственными глазами в воспоминаниях одного очень, очень старого клиента. Он до сих пор скорбит по тем временам. Затем все перешло в руки смертных, и с тех пор наступила эра праха и упадка, а мои сестры и управляющие еще пытаются сохранять глянец, при­сущий тем дням, когда на протяжении целых эпох мы горди­лись своим трудом, а понятие «шлюха» еще не было в ходу. Я этого, разумеется, уже не застала, но, прибыв сюда, увиде­ла Ля Джокондетт столь же безукоризненно чистым и сияю­щим. Мои умения привели меня, и с годами я стала здесь хозяйкой.

— Да, — едва слышно пробормотал Купер, — я уже заметил.

Шлюха, некогда бывшая царицей, склонилась над ним, ис­ходившее от нее облако благоухания обволокло и отравило его, и все, что он мог теперь видеть, так это только полные влаги глаза и пряди волос, подобные струям бегущей в не знающей света бездне великой вселенской реки. Они подхва­тили и укачивали его, пока ступенчатый потолок над его голо­вой не раскрылся, оглушив Купера видениями за гранью воз­можного.

— А как насчет третьего типа шлюх? — спросил Купер у бе­лухи, в чьих глазах бушевало оранжевое пламя.

Они рассекали воды в глубинах моря шелковой ткани, а ак­вамариновые знамена и ленты проплывали мимо, опутывая