Машина пробуждения

не смотрит, отчасти опасаясь, что его застукают за этим занятием, и всецело боясь, что представившееся ему зрелище может прерваться.

— Скучала? — наконец рискнул заговорить он.

Сесстри вздрогнула, смахнула волосы с лица и устремила взгляд в направлении голоса, который узнала в ту же секунду и от звука которого ее сердце застучало так быстро, что ей даже стало неловко.

— Перечислением того, по чему я скучаю, — произнесла Сесстри, когда ее взгляд остановился на столь привлекатель­ном для нее человеке, — можно наполнить гребаную библио­теку.

Она призвала на помощь весь свой гнев, выковывая из него броню и облачаясь в нее, словно рыцарь в латы, но на самом деле ей хотелось ответить: «Да, да, конечно же да!»

— Похоже, не у одного меня утро не задалось.

Эшер, пошатываясь, вошел в комнату и опустился на под­локотник дивана возле Сесстри, сбросив осколки вазы с кожа­ной обивки на пол. Он постарался не морщиться, когда начали расслабляться мышцы его израненного тела, а потом коснулся ладони Сесстри; она не стала отдергивать руку.

Девушка с трудом вытравила из головы мысли о мягких подушках, больших серых руках и губах, способных на куда большее, нежели нахальная улыбка; то, что в его присутствии ей и самой хотелось улыбаться, казалось неприемлемым, но все же она позволила себе это маленькое кощунство.

— И не говори, просто ужас.

Сесстри не сводила глаз с городского пейзажа за окном. Застроенные домами холмы и колокольни, кружащие стаи птиц, два одинаковых сгустка желтого пламени, выступающие сегодня в роли солнц. Она не имела сейчас права думать о теп­ле руки, лежащей поверх ее ладони, не имела права позволить согреть себя.

— Расскажешь мне? — Он почесал пальцем длинный нос — статуя, любующаяся собственным профилем.

Сесстри поняла, что затаила дыхание.

— Как-то так вышло, что Алуэтт, моей домовладелицей, все это время была одна из Первых людей. И отмечала мой путь ленточками-подсказками, а я была слишком горделива, чтобы обратить на них внимание. И вот она вырастает выше дерева Бонсеки-сай и делает комплимент моей обуви.

Сесстри сложила руки на груди и насупилась.

Известие заставило Эшера нахмуриться, но затем он под­нял ладони так, словно поддерживал чаши невидимых весов, и произнес:

— Что ж, это уже кое-что.

— Да ну? — Сесстри удивленно приподняла бровь.

Неужели тайны были только у нее? Нет, она знала, что это не так, но что же тогда скрывал Эшер и зачем?

— Именно. — Улыбка Эшера обезоруживала, но о чем он сейчас думал — о стратегии или же только о тактике? — Не стоит винить себя, мой колючий шиповничек. Даже самый одаренный из Третьих не сумеет распознать под маской даже самого молодого из Первых людей. А Чезмаруль молодой никак не назовешь — старше ее еще поискать.

Он осторожно и ласково притянул к своим губам ее кисть. Это не был поцелуй — только соприкосновение губ и запястья. Этот жест не пробудил в ней ненависти.

Не пробудил... и тем не менее на этот раз руку она отдернула.

— Эшер, да знаю я, кто она такая. Просто не подозревала, что она подобралась так близко.

— Сесстри, — взглянул на нее из-под своих белоснежных ресниц Эшер, — послушай моего совета — совета старого и муд­рого человека, которому порой случается оказаться правым: не казни себя.

— Конские потроха!..

— Похоже, тебе стыдно за то, что скрыла от меня пупок Купера? — Сесстри сделала вид, что не слышит его, и Эшер тихонько засмеялся. — Думаешь, это Чезмаруль притащила сюда Купера?

— Но зачем? Зачем ей совершать нечто столь неразум­ное? — бросила она вопрос в мраморно-неподвижное лицо и вдруг ощутила некое родство с голубем, гадящим на статуи.

Эшер спокойно приподнял плечи и так же неторопливо их опустил, показывая, что его это не очень беспокоит.

— Мне известно не больше, чем тебе. И приятельских от­ношений с Чезмаруль я никогда не водил. Но если именно она дала нам Купера... не знаю уж, кому из нас стоит ей отправить открытку с благодарностями... но в кажущейся бессмыслице есть определенный смысл. Ведь Чезмаруль — владычица потерянных и униженных. Так спроси себя, с чем мы сейчас столкнулись?

— Хочешь сказать, таким образом она помогает нам со сварнингом? — В этом и в самом деле был определенный смысл. — Заступница потерянных. Купер, дитя, все еще продолжающее свою первую жизнь, внезапно оказывается потерянным перед самым концом миров.

Сесстри уступила своим желаниям и налила немного абсента.

— Если она ожидала появления именно Купера... — продол­жил Эшер размышления Сесстри; как же было приятно решать вопросы вместе с ней, а не в обход нее.

—  ...А не какого-нибудь там колдуна или шамана...

—  ...Просто Купера — обычного потерявшегося человека...

— Так мы нашли ответ на наш вопрос? — покосилась Сес­стри на Эшера.

Серый человек глубоко вздохнул и ответил, тщательно под­бирая слова:

— Ну, во всяком случае, теперь мы знаем, что самостоятель­но он этот путь проделать не мог.

Сесстри улыбнулась, оскалив зубы:

— А еще можно сказать, что только могущественный или хотя бы очень продвинутый колдун был способен перенести его сюда целым и невредимым, не оставив никаких следов.

Зеленая жидкость одновременно и остудила, и обожгла ее гортань.

«Так-то лучше. Но больше ни капли».

Когда Сесстри опустила стакан, тот ударил по столу, словно молоток судьи, и тогда она услышала свой приговор. Рот ее округлился, и Эшеру непроизвольно захотелось повторить ту же эмоцию и на своем лице.

— Завязанные узлом сиськи Матери-Кобылы, я же все ис­портила, да? Скрыла от тебя пупок Купера и... и... Да как я во­обще могла ничего не замечать?! Я же вела себя совершенно глупо!

Эшер сложил пальцы домиком и прикрыл ими глаза.

— Может, дело в том, что ты совершенна даже в своей глу­пости?

— Я врала тебе о Купере,