— Значит, галаны убивают джиннов нашим оружием? — нахмурилась я.
— Вообще-то пока они больше воюют с людьми. У себя всех бессмертных давно уже извели, а теперь нацелились на другие страны.
— Например, Сичань, — понятливо кивнула я, невольно глянув на его расстёгнутый воротник, под которым виднелась татуировка с солнечным диском.
В душе вдруг зашевелился гнев на чужака за взорванную фабрику. Галаны галанами, а для нашего Захолустья это настоящая катастрофа. Пускай кое-кто в Пыль-Тропе и заслуживает голодной смерти, но вот взять, к примеру, Тамида — он-то тут при чём? Моя сестрёнка Олия, с которой мы то и дело возмущённо переглядывались за спиной у тётушки Фарры, или крошка Назима, которой ещё предстоит понять, как плохо родиться девочкой, — разве их не жалко?
С другой стороны, соотечественников Жиня тоже можно понять — кому охота оказаться в положении Мираджа?
Жинь поправил воротник.
— Галанов тысячу лет сдерживали соседи. Но мечи против магии — это одно, и совсем другое дело — огнестрельное оружие. Бессмертным грозит беда повсюду, как в них ни верь.
— А как веришь ты?
— Я верю, что деньги и оружие в наши дни сильнее магии.
— Тогда почему не живёшь в своей Сичани в доме с мягкими коврами и пятью жёнами, а взрываешь фабрики в какой-то глуши?
— С пятью? — фыркнул он, едва не поперхнувшись глотком воды. — Нет, столько мне не потянуть. — Я выжидающе молчала, уже зная, что рано или поздно он ответит. — Думаю, и древних, и смертных создала сама природа, только везде по-разному. В зелёных лесах Запада магия растёт из земли, на заснеженном Севере выцарапывается из толщи льда, а здесь пылает огнём в горячих песках. Всему своё место: рыбам — море, руххам — горные вершины, а девушкам с солнечной кожей и верным глазом — пустыня, где слабые не выживают. — Он быстро отвёл от меня взгляд. — А вот мой братец сказал бы тебе, что все древние просто разные земные проявления единого Творца, — так считают новые философы.
— У тебя есть брат? — В его глазах мелькнуло смущение — понял, что проговорился. — Где он сейчас?
Жинь встал, отряхивая с рук песок.
— Ладно, посплю, пожалуй, раз уж ты согласна подежурить.
Глава 13
Пустыня уже надоела: полтора месяца один песок и раскалённая синева над головой. Ступни ног превратились в сплошные мозоли на месте вздутых пузырей, сменявших друг друга. Однако внутри меня всё радостно бурлило. Вечно подавляемая мечта всей жизни наконец сбывалась: я снова была на пути в Изман.
По ночам, когда лагерь спал, я снимала душную куфию и наслаждалась прохладным воздухом, сидя бок о бок с Жинем, пока усталость не заставляла прилечь перед собственным дежурством.
Он учил меня словам чужих языков, которые узнал в дальних плаваниях, и к концу месяца я уже умела ругаться по-сичаньски, альбийски и галански. Показал и как сломал тогда запястье пьянице Дахмаду — этот приём он перенял у джарпурского моряка в альбийском порту. Рассказал даже про мираджийскую девицу, сломавшую ему когда-то нос, который затем вправил брат.
О брате он проговаривался, всякий раз смущаясь, но о заморских краях и своих приключениях болтал охотно, и мне уже не терпелось увидеть золотые дворцы Амонпура и ощутить покачивание палубы под ногами. Я выросла на историях матери про Изман, но мир оказался куда больше, чем она рассказывала.
Пустыня заканчивалась, идти оставалось всего день-другой, и впереди уже маячили неясные контуры гор, совсем непохожие на привычные барханы.
— Там Страна дэвов, — показал Жинь, сидя у костра, — сплошные скалы и пропасти до самой западной границы Мираджа. Говорят, землю так изуродовали, когда бились с Разрушительницей ещё до сотворения первых людей.
— Ну и драка была, должно быть! — покачала я головой, вглядываясь в ночь. Песчаные волны серебрились в голубоватом сиянии, и, если бы не россыпи звёзд, трудно было бы отличить землю от неба. — Второй месяц идём, даже созвездия сдвинулись.
— Капитан, с которым я плавал, умел прокладывать курс по звёздам.
— Зачем тебе тогда сломанный компас? — хмыкнула я. Жинь лишь неопределённо дёрнул щекой, как всегда. — Подежурить за тебя? — Так у нас сложилось с самой первой ночи.
— Поражаюсь я тебе. — Помолчав, он устало потёр щёку. — Эта пустыня даже любого мужчину вымотает.
— Я не мужчина и, потом, предложила только из вежливости, так что… — Я вскочила на ноги.
— Нет, погоди! — Чужак удержал меня за ладонь и дёрнул, усаживая снова. — Извини, я просто не могу уже больше… этот песок везде…
— Ну а мне не привыкать. — Я перевела взгляд на волны барханов, уходящие к тёмным вершинам на горизонте. — Песок давно въелся мне в душу.
— И в кожу. — Жинь вдруг протянул руку и, прежде чем я успела отстраниться, приложил тёплую, чуть шершавую ладонь к моей щеке и провёл большим пальцем по скуле, счищая налипший песок. Я вздрогнула, по спине побежали мурашки. — Амани… — произнёс он, не убирая руки, — когда мы доберёмся до Дассамы, тебе придётся быть особенно осторожной. Там уже долгие годы стоит галанский гарнизон, в оазисе их чуть ли не больше, чем мираджийцев.
— Разве я бываю неосторожна? — Я шутливо приподняла брови, по-прежнему остро ощущая его прикосновение.
— Никогда не бываешь! — усмехнулся он и снова провёл пальцем по щеке, пристально глядя в моё лицо, словно стараясь запомнить. — Вот сейчас увидит нас кто-нибудь — и пропал весь маскарад. — Он погладил моё лицо ладонью, и у меня перехватило дыхание.
— Ты бы сам сейчас подумал об осторожности! — напомнила я. Жинь уронил руку, и прохладное дуновение ночного ветерка отозвалось болью пустоты. — И потом, ты же будешь со мной… Какие заботы у Атийи, когда рядом Сахр?
Чужеземец даже не улыбнулся. Я уже успела привыкнуть — значит, что-то скрывает. Внезапно меня пронзило осознание скорой разлуки. Конечно, тётушка Сафия — родная кровь, но Жиня я близко узнала и не хотела расставаться. Его рассказы приоткрывали передо мной огромный мир, чужие страны, в которых так хотелось побывать. Вот бы он взял меня с собой! Однако время нашего общения подходило к концу.
При первом свете утра
