— Да.
Чем же эти двое так разозлили офицера, что он заковал их в цепи и держит отдельно от остальных заключённых?
— А не будь вы особенными, где бы вас держали?
Он подозрительно прищурился:
— Хочешь разведать, где тюрьма?
Я нервно провела языком по пересохшим губам. Можно ли доверять военному, даже если он в цепях? Пожалуй, стоит рискнуть, ведь мы если и не на одной стороне, то у нас хотя бы есть общий враг.
— Скажи, где она, и я постараюсь вывести тебя отсюда.
Я шагнула ближе и дотронулась до кандалов. Натёртые цепями запястья юноши горели огнём. Жинь взял с меня обещание не встревать ни во что рискованное. Но если мы собираемся выводить отсюда целый караван, то чем может помешать ещё один человек? Взламывать замки Жинь умеет, в пустыне он рассказывал, чему успел научиться, путешествуя с братом, прежде чем они разделились.
— И куда я потом денусь?.. — вздохнул молодой солдатик.
— Не знаю… — Я пожала плечами. До дома нам обоим было далеко. — Куда захочешь.
Со двора донёсся выстрел, и я вздрогнула. Снова наступила тишина, нарушаемая лишь словами молитвы.
— Амани… — произнёс вдруг узник. Я снова вздрогнула, услышав своё имя. — Ты ведь Амани, верно?
— Откуда ты знаешь?
— Твоя сестра много о тебе рассказывала. Та, симпатичная, с чёрными волосами.
Шира, ну конечно! Чего только она им в поезде не наговорила! Её и взяли с собой, чтобы помогла найти меня, а через меня — чужеземца.
— Что с ней? — Впрочем, какое мне дело до предательницы. — Она жива?
— Пользы от неё было мало, да и тебя так и не поймали… Короче, оставили её у султана в Измане.
Говорят, он однажды забил до смерти любимую женщину. Какая же судьба ждёт в столице девушку, до которой никому нет дела?
— Меня зовут Нуршем, если что, — продолжал узник.
А что ждёт здесь хилого, измученного паренька, слишком дерзкого на язык для военной службы?
За дверью послышались голоса. Я резко обернулась. Молитва девушки стала громче.
— Прячься скорее! — шепнул Нуршем. В его синих глазах мелькнула тревога.
С колотящимся сердцем я забилась в угол подальше от света. Дверь распахнулась, и вошли тысячник с галанским генералом. Пожалуй, не зря Жинь сказал, что не верил в злой рок, пока мы не встретились. Сейчас от ужасов плена меня отделяла лишь ненадёжная тень и молчание Нуршема.
К счастью, к закованному солдату Нагиб и Дюмас подходить не стали, а остановились возле узницы.
— Это она? — В отличие от офицера, задержавшего караван, генерал говорил по-мираджийски почти чисто, как будто практиковался долгие годы. Он повернулся и бросил взгляд на Нуршема. — А это кто там?
— Обычный рядовой, — доложил тысячник, — неспособный выполнить простой приказ.
Даже я знала, чем грозит в армии неисполнение приказа. Если Нуршема не вытащить отсюда, на рассвете, скорее всего, его расстреляют.
— Поддержание дисциплины — обязанность командира, — заметил Дюмас. У Нагиба дёрнулась щека. — Подчинённые должны уважать начальство.
Галан вытащил револьвер, а другой рукой схватил девушку за волосы и дёрнул, отрывая её лицо от пола. Слова молитвы сменились криком боли.
— Пожалуйста, отпустите меня! — взмолилась она. — Я не хотела…
— Сними с неё цепи, — спокойно произнёс Дюмас.
Получив приказ от иностранца, Нагиб ощетинился было, но затем покорно достал ключ и отпер замки наручников.
Железо с лязгом упало на пол, и с девушкой тут же стали происходить странные метаморфозы. Лицо её то вытягивалось, то сплющивалось, нос и подбородок непрерывно менялись, глаза вваливались и выпучивались попеременно, словно она тасовала колоду карт с лицами и никак не могла решить, какое её спасёт.
От ужаса у меня по спине побежали мурашки. Неужели гуль? Как бы то ни было, она точно не человек!
Некоторое время генерал равнодушно наблюдал за девушкой, затем приставил револьвер узнице ко лбу. Изменения мгновенно прекратились, и лицо застыло — высокий лоб, круглые щёки, в глазах — боль. Волосы по-прежнему были туго намотаны на кулак галана.
Я остро ощущала свою беспомощность. Невидимая, сжалась в густой тени, вынужденная смотреть, как прямо передо мной совершается убийство. Так же как в Пыль-Тропе, когда револьвер был направлен на колено Тамида.
Слова молитвы эхом прокатились по стенам зала, превратившись в истерические выкрики, когда несчастная умоляла простить её грехи. Я зажмурилась.
Оглушительный выстрел отдался болью у меня в груди, и молитва оборвалась. Я впилась зубами в ладонь, чтобы не вскрикнуть.
— Труп сожгите, — прозвучал во тьме холодный голос генерала, — а если кто-то спросит, она жива и в плену.
Я открыла глаза. Тело узницы лежало на полу бесформенной грудой, кровь собиралась лужей вокруг изуродованной головы. Солдат прижался к стене, лицо его исказилось от ужаса.
— Зачем? — спросил тысячник. Голос его потерял свой обычный надменный тон. — Она мертва, какой смысл притворяться?
— Таковы правила игры, юный принц. — Галан убрал револьвер в кобуру. — В ночь переворота, когда твой отец захватил трон, я дрался за него. Я был тогда совсем молодым солдатом, но слышал, как наш командир беседовал с новым султаном, и знаю, о чём был уговор, даже лучше, чем мой король. На словах твой отец не позволил нам очистить Мирадж от греховного поклонения демонам, которое вы зовёте религией, но многое было понято без слов…
Нагиб раскрыл рот, чтобы возразить, но генерал не умолкал, бешено скаля зубы:
— Моя мать тоже в своё время поддалась демону, как и жена твоего отца, родившая сына, которого он теперь никак не может обуздать. У моей после этого родился не ребёнок, а какая-то зелёная склизкая тварь, и мой отец поступил как положено! Он заковал мать в железо и бросил в море, а подземную тварь отдал мне… И я возвратил её земле! Она ещё визжала, когда я её закапывал.
Молодой принц поморщился, проглотив комок, словно ответ застрял у него в горле.
— Когда демон родился в султанском дворце, — продолжал Дюмас, — я был восхищён твоим отцом. Он поступил
