Гвинор нехорошо улыбнулся:
— Нельзя предать любовь сиды и ничем за это не заплатить.
— Хрен его знает, за что он платит, но болтает так, что не заткнуть. Рассказал и про Хастингса, и про второго парня. Уже наболтал лет на двадцать, но есть у меня подозрение, что он скоро поедет в дурдом, а не в тюрьму.
Рэй вздохнула:
— Так что там у них вышло на самом деле?
— Мы теряем силы на этой стороне Границе, — ответил ей Гвинор. — Человеческий хлеб, человеческое питье — все это помогает продержаться здесь… Кстати, что-то мой бифштекс и пиво несут слишком долго… Гвинет жила среди людей годами. Любовь — достаточная сила, она поддерживала ее. А потом любовь закончилась. Человеческое сердце переменчиво.
Ник О’Ши задумчиво потер указательный палец там, где была полоска незагорелой кожи от кольца и кивнул. Сид продолжил:
— Не знаю, что бы было, не будь Гвинет человеком по крови. Едва ли вышло бы лучше. Мы можем приходить к людям и можем уходить, но не можем остаться.
Детектив устало помассировал виски. Музыканты на сцене закончили настраиваться, и ему пришлось понизить голос:
— Чем я думал, когда переводился в этот отдел? Если я начну говорить о чем-то таком в суде, лечиться отправят меня.
— Вы столько лет живете на самой черте, но так и не научились верить хотя бы собственным глазам и собственным ушам, — хмыкнул Гвинор.
— Мне кажется, мы забыли, — проговорила Керринджер задумчиво. Ее пиво закончилось, и Рэй раздраженно покосилась на барную стойку.
— Может, и так, — кивнул сид. — Раньше таких мест на Границе было много. Теперь остался только Байль и остров Ис.
Рэй вскинула на него глаза, но ничего спросить не успела — пиво и бифштекс все-таки принесли. О’Ши проводил мясо алчным взглядом:
— Алименты меня разоряют.
Сид закатил глаза и попросил повторить свой заказ в двойном варианте.
— Чем платить будешь? — с усмешкой спросила Рэй. — Деньгами, которые превращается в осенние листья?
— Даже если так, — Гвинор дернул плечом, — они льют столько воды в пиво, что от них не убудет.
Керринджер едва успела как следует приложиться к своей кружке, когда свет в пабе погас. Остались гореть только две мощные лампы возле сцены. Гвинор отодвинулся вместе со стулом глубже в угол, в темноту, словно не хотел быть увиденным.
Пронзительный голос волынки разбил вдребезги рокот переполненного зала. О’Ши мученически вздохнул. Насколько Керринджер знала детектива, фолк-музыка не относилась к его любимым жанрам.
Когда луч света выхватил из полумрака высокую фигуру певца, Рэй показалось, что мир сошел с ума. Точеное лицо, смоляные кудри по плечам, руки вскинуты в плавном выверенном жесте. Так мог бы выглядеть эльфийский бард с Другой стороны, вздумай он по какой-то своей прихоти развлекать публику в пабе на окраине Байля. И когда голос взлетел к низкому потолку, в нем было серебро Другой стороны, и холод инея на ее травах, и гулкое эхо подземных залов, и рога Охоты, и смех, рассыпающийся золотыми колокольчиками. Это голос мог петь о чем угодно, и все равно пел бы о Другой стороне.
Только когда на ее собственную руку, вцепившуюся в край стола, легла чужая теплая ладонь, Рэй почувствовала, что пальцы свело болезненной судорогой. Она медленно разжала руку.
Песня закончилась. На сцене прибавилось света, стали видны остальные участники группы, вокалист растерял изрядную часть своей эльфийскости, но голос его все еще звучал у Рэй в голове.
— Это Том-с-пустыми-руками, — тихо проговорил Гвинор и убрал ладонь с пальцев Керринджер. — Так его у нас называют.
— Том-с-пустыми-руками, — эхом повторила Рэй.
— Он был арфистом моей Королевы, лучшим из всех, — Гвинор глядел на сцену печально и задумчиво. — Том приходил в холмы и возвращался к людям. Пел у нас песни Байля, и в Байле — песни холмов. С тех пор, как у него нет арфы, он не приходит к нам. Томас — тот еще гордец, с арфой или без.
— Как так случилось? — спросила Рэй. Ответить ей сид не успел — волынка снова начала первой, ее поддержал мощный гитарный рифф, вступили барабаны и скрипка. Керринджер сунула руку в карман, коротко выругалась, вспомнив, что сигарет у нее с собой нет. Курить хотелось нестерпимо, как будто дымовая машина на сцене выдыхала из себя туманы Границы. Рэй встала. Прокричала в ухо О’Ши:
— Пойду стрелять сигареты.
— Только не пристрели никого, — ухмыльнулся детектив.
У барной стойки было людно. Табачный дым курился вокруг бармена, как магические благовония. Рэй подумала про себя, что хозяевам паба нужно поставить памятник при жизни за то, что здесь можно курить. Она протолкнулась ближе к стойке, толкнула к бармену мятую купюру, попросила виски. Девчонка рядом проводила взглядом вначале деньги, потом стакан с золотистой жидкостью. Она курила дешевые сигареты той же марки, что и сама Рэй, и легко угощала ими. Керринджер попросила у нее две, одну сунула за ухо, второй с удовольствием затянулась. Опрокинула в себя виски и подумала, что, наверное, не так уж плохо, если кто-то приносит с Другой стороны песни, а не приходит туда с холодным железом.
— Нравится концерт? — спросила у нее сигаретная добродетельница.
— Ага, — Рэй честно кивнула. Том-с-пустыми-руками действительно был достоин того, чтобы играть в залах Королевы Холмов, а не в прокуренном насквозь пабе.
— Я им помогаю с организацией немного, — в голосе девушки звучала гордость. Здесь, у стойки, было чуть тише, чем в зале, так что можно было почти не кричать. — Я Бэт.
Рэй пожала протянутую руку. У Бэт была теплая маленькая ладошка и пальцы все в тяжелых причудливых кольцах. Простое, открытое лицо не портил ни избыточно яркий макияж, ни топорщащаяся в разные стороны цветными прядями прическа. Бэт улыбнулась, потом взгляд ее снова прикипел к сцене. И была в этом взгляде такая тоска, что Керринджер стало не по себе.
Томас стоял возле микрофона почти неподвижно, дым окутывал его фигуру, руки раскинуты, пальцы отщелкивают ритм, как будто не привыкли, не умеют быть без дела. Рэй он снова показался похожим на сида больше, чем полагалось бы человеку. Да и песня была такая, что у Керринджер по спине пробежали мурашки, и она закурила вторую сигарету.
Судьба вела туда певца,
Арфиста, барда и певца.
Он разглядел овал лица,
Изгибы рук, точеный стан,
Арфист от горя застонал.
Он вынул ребра из груди,
Из нежной девичьей груди,
Из них бард арфу смастерил.
И струны свил из кос златых,
Из кос, как солнце золотых
В следующий раз Рэй Керринджер услышала о Томе-с-пустыми-руками почти через месяц, в начале осени. Ей позвонил Ник О’Ши, и голос его был мрачен:
— Не занята? — без приветствия спросил детектив.
— Ммм, — Рэй торопливо
