Не поворачивая головы, она заговорила ясным, звонким голосом – по всей видимости, со мной. Она, конечно же, услышала стенания открывающейся двери. Увы, я слишком плохо знала нинийский, чтобы понять хоть что-нибудь. Мне удалось расслышать лишь имя святого Абастера.
– Паллэ-дит Горелиано? – Я спросила ее, говорит ли она на моем языке, стараясь не думать о том, насколько ужасно мое произношение.
Она оглянулась через плечо, и на ее веснушчатом лице проступила презрительная усмешка.
– Нэн. Самсамйя?
По-самсамийски я объяснялась сносно.
– Что вы только что сказали?
Она стала спускаться с лесов – неуклюже, словно старушка, страдающая артритом.
– Что всегда читаю писания, прежде чем рисовать лик святого.
– А, – проговорила я. – Разумно.
– За шесть сотен лет картины прошлого исказились. Единственное, что дошло до нас в неизменном виде – это слова святых, – произнесла она, продолжая спускаться. – Заповеди, постулаты, философские замечания. Выдумки. Святой Абастер написал больше всех, и каким же он был монструойго.
Догадаться о значении этого нинийского слова не составляло труда.
– Только посмотрите на него, – сказала она, на секунду замерев, чтобы еще раз взглянуть на рисунок. – Он вас ненавидит.
В его глазах определенно читалась ненависть. Я вздрогнула.
– Он ненавидит нас всех, – продолжила она и с трудом переставила ногу на следующую ступеньку. – Он сбивал с неба драконов силой мысли. Он убил пятерых святых. Самсамийцы надеются, что однажды он вернется. Должны ли мы из-за этого беспокоиться?
Она наконец слезла на пол и стянула шаль с головы. Увиденное не стало для меня неожиданностью, но все равно вызвало шок: ее череп был покрыт серебряной чешуей, как головка младенца бывает покрыта корочками – только гораздо сильнее и страшнее. Огненно-рыжие волосы, пробивавшиеся сквозь просветы между чешуйками, стояли торчком.
Она была высокой и полной. На ее рубашке виднелись пятна – голубые, зеленые и красные, заставлявшие поневоле задуматься об их происхождении. Ее круглое детское личико совершенно не сочеталось с внушительной грудью. Определить ее возраст было не просто, но я могла предположить, что ей около тридцати. Женщина неспешно направилась ко мне, небрежным жестом достав из кармана нож и принявшись чистить им свои ногти.
– Итак, – сказала Од Фредрика, – зачем граф Пезавольта отправил за мной гореддийку? Что за дьявольские козни он строит? – Я открыла рот, чтобы ее успокоить, но она не дала мне сказать ни слова. – Не имеет значения. Я выполнила его условие. Теперь отдайте мне мои деньги.
Я протянула ей полученный от Жоскана вексель. Она мельком взглянула на него, смяла и бросила на пол.
– Чтобы обменять эту бумажку на деньги, мне придется идти в большой город.
Я наклонилась, чтобы поднять вексель. Она пнула по нему ногой, и он отлетел в другую сторону.
– Зачем графу Пезавольта меня искать? – спросила она, обходя меня по кругу с ножом в руке. – Очевидно, не для того, чтобы пригласить на стаканчик соснового бренди. Ему что-то от меня нужно. Стоит мне получить деньги по этой расписке, как меня схватят его люди.
– Возникло недопонимание, – начала я, пытаясь говорить одновременно мягко и внушительно, как это делал Жоскан.
– Сомневаюсь, – перебила она. – Сообщение само по себе звучало подозрительно: «любая информация о местонахождении». Как будто я преступник. Вам не удастся увезти меня отсюда, не применив силы.
– Вы не нужны графу Пезавольта, – сказала я. – Вы нужны Горедду.
– Горедду? – выкрикнула она, еще сильнее изгибая губы в злой усмешке. – Лгунья. Награду обещал Пезавольта.
– Взгляните, – проговорила я и начала закатывать рукав, чтобы показать ей чешую. – Я ваша сестра.
Она смотрела на меня круглыми глазами, потеряв дар речи.
– Меня зовут Серафина Домбег. Я гореддийка и совсем не говорю по-нинийски. Горедд пытается собрать всех полудраконов вместе, чтобы они могли помочь, когда драконья война придет на юг. Вы упомянули ловушку святого Абастера. Мы хотим создать нечто подобное с помощью наших сознаний, установить в воздухе невидимый барьер.
Ее лицо как-то странно посинело, словно она перестала дышать. Я поспешно продолжила:
– Вот почему я ищу наших собратьев. Но это только официальная причина. Я знаю, что каждому из нас иногда бывает одиноко, а порой мы даже чувствуем себя отверженными. Я надеялась, что мы сможем стать друг для друга настоящей семьей, готовой поддержать…
– С каждым словом ваша речь звучит все глупее, – заявила Од Фредрика с категоричностью мясницкого ножа, вонзающегося в кость. – Я должна переехать в Горедд, чтобы мы были семьей – черт подери весь наш род! – только потому, что у нас обеих растет чешуя? Может, нам еще стать лучшими подружками? – Она прижала руки к груди. – Если бы мы только держались вместе, все наши проблемы тут же чудесным образом разрешились бы!
Я в ужасе смотрела на нее, не находя слов. Она ответила мне жестоким взглядом, и я внезапно поняла, что у нее самой точно такие же глаза, как те, которые она нарисовала на стене.
– Вы тупица и невежа, – произнесла она, наклоняясь ко мне. У нее плохо пахло изо рта. – Уходите сейчас, и чтобы я больше никогда вас не видела.
– Пожалуйста, обдумайте мои слова, – сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы не дрожал голос. – Если передумаете, приезжайте в Сегош, в дом дамы Окры Кармин. Она одна из нас…
– Одна из нас! – повторила Од Фредрика нараспев. А потом широко распахнула рот и пронзительно завизжала мне прямо в лицо. Я отшатнулась. Тогда она подняла нож и снова закричала. Я схватила с пола смятую бумагу и бросилась вон из комнаты, забыв о факеле. Мне пришлось спускаться по винтовой лестнице на ощупь, в абсолютной темноте.
Внизу меня ждал хмурый аббат. Он явно слышал вопли Од Фредрики.
– Святой отец, – проговорила я, тяжело дыша, – мне очень жаль. – Я торопливо расправила вексель, приложив его к дублету. – Вот. Возьмите это, пожалуйста. В качестве извинения. Простите меня.
Деньги он взял, но до прощения дело, видимо, не дошло. Он повел меня к выходу, подталкивая в спину, а когда я снова оказалась на открытой всем ветрам скале, захлопнул за мной дверь – точнее, тихонько закрыл, чтобы я больше не нарушала его драгоценный порядок, но в этом тихом, строгом звуке нельзя было не узнать презрительный хлопок. Монах, одиноко стоящий у выхода, видимо, только что закончил сворачивать веревочную лестницу и совсем мне не обрадовался.
Он снова сбросил лестницу вниз, но я дрожала всем телом и боялась по ней спускаться. Я оступлюсь. Скала раскрошится от
