— Короче. Вечером слышал, как батя с мамкой разговаривали. Короче, батя говорит, у него на работе кто-то видел… Ну, короче… Ну, в общем, Катьку знаешь, да?
— Катьку? — Я вздрагиваю. Катьке я несколько дней назад вручил конверт, но так и не дождался ответа. Даже взгляда не дождался. Мне больно про неё слышать. — С-светлакову, что ли? — как можно небрежнее.
— Ну! — раскачивается Гоша ещё сильнее, но тут же тормозит ногой. Озирается.
— Ну, и чё?
— Короче. Еёный папка знаешь, чё делает?
— Чё?
— Гы! — Гоша смеётся, но как-то нервно. — Он еёной мамке изменяет.
Я хватаюсь левой рукой за опору качел ей. Внимательно смотрю на Гошу.
Для меня это — другой мир. У меня не было отца. «Изменяет» — слово из фильмов, из книг. Там и другие непонятные слова. Развод, например.
— Знаешь, с кем?! — прыгает от восторга Гоша.
— С кем?
— С её сестрой!
— С Катькиной? — тупо переспрашиваю я.
— Дебил! — Гоша вскакивает с качели. — С мамки её сестрой! Она в Назарово живёт! Он к ней чуть не каждый день после работы ездит! Прикинь?!
— Машина в кустах, — сказал я, открыв глаза.
Передо мной стояла машина. Аккуратно припаркованная к бетонному бордюру. А по ту сторону бордюра росли кусты, уныло шебурша на ветру увядшими остатками листьев. Это была «Хонда Аккорд» 93-го года выпуска, с пятиступенчатой механической коробкой передач.
Я повернулся к подъезду, напротив которого она стояла. Ещё толком не понимая, что всё это означает. Подъезд… Этот подъезд?
Сделал шаг к нему, и в этот момент открылась дверь. На крыльцо вышел он. С той же мерзкой улыбочкой, с которой он смотрел на меня через окно своей машины.
Когда он разглядел меня, улыбка сползла с лица, как слизняк, и шлёпнулась об асфальт, забрызгав ботинки и брюки хозяина чем-то несмываемым.
— Ты, — сказал он.
— Я, — сказал я.
И затянулся сигаретой.
— Шёл мимо… — Постепенно в голове что-то строилось. — Совершенно случайно. — И кажется, это была башня. Высокая. Куда выше девятиэтажки. — Вдруг вижу — машина знакомая. Подбросите? Я заблудился.
Он пыхтел, глядя на меня. Лицо налилось кровью. Я сделал ещё одну глубокую затяжку — последнюю — и бросил сигарету на асфальт. Тщательно размазал носком ботинка.
— Приятный вечер, не правда ли? — улыбнулся я. — Ну, по крайней мере, был.
Ехали в гробовом молчании. В Константине Павловиче бурлило. Он хотел наорать на меня, запугать. Подавить авторитетом. Но не мог. Потом он начал хотеть обратиться ко мне по-дружески, мол «Сём, ну ты же понимаешь». Тоже не смог. Тогда он подумал о безысходности и тщете всего сущего.
— Вот тут давайте остановимся, — попросил я.
— Зачем? — буркнул Константин Павлович.
— Ну, надо…
Он остановил машину.
— Я быстро.
Я вошёл в цветочный павильон.
— Привет! — улыбнулась мне молодая продавщица, чем-то неуловимо похожая на Аню. — Чем могу помочь?
Я вывалил на прилавок всё, что у меня было. Семьсот рублей с копейками.
— Ого, — оценила продавщица. — Какие будут пожелания?
— Я в этом вообще не шарю, — честно признался я. — Просто доверьтесь реке жизни и дайте мне то, что нужно.
— Не для мамы, я так понимаю?
— Увы. Речь о любви. О самой большой в мире мега-любви.
— Ну, тогда почему бы не розы?
— А действительно. Почему бы и нет?
Константин Павлович вытаращил глаза на букет из одиннадцати роз, завёрнутый в шуршащую прозрачную плёнку.
— Это ещё что?
— Обожаю запах роз по вечерам, — сказал я, пристёгивая ремень. — Это запах победы.
Он включил поворотник и выехал на дорогу. Поддал газу, включил третью передачу.
— Слушай, парень, — начал он.
— Мы все оступаемся, — сказал он.
— Чего?
— Мы все оступаемся. И все готовы дорого платить за то, чтобы наши проступки забылись. Простились.
Сжал губы. Глаза пристально смотрели на дорогу. Перед пунктом милиции пришлось сбросить скорость, переползти через два лежачих полицейских. Потом Константин Павлович снова дёрнул рычагом, и машина дёрнулась.
— Я много начудил, признаюсь, — сказал я, глядя в окно. — Набросился на Гришу… Вчера я был у него, извинился. Он не в обиде. Ещё я гулял с вашей дочерью допоздна. Да, она была со мной тогда. Мы ходили на берег, смотрели на реку. Это было так… красиво… как сама жизнь. И мы забыли о времени. Я виноват, должен был быть внимательнее. Из-за меня у Кати были неприятности в школе. Я решил и это. Тот парень, который её оскорбил, извинился. Прилюдно. Больше ей ничего не грозит. Я стараюсь, понимаете? Стараюсь! Изо всех своих жалких сил. Да, был ещё косяк с заводом. Я не знаю, как с этим быть. Упал, но поднялся. Я не испортился, не стал другим. Это всё ещё я, и я всё ещё жив. Как и вы. После всего, что сделали. Не нужно ставить эту неуклюжую заплатку на свою жизнь. Вы ничего не решите, если Катя будет жить там. Это не станет для вас стоп-сигналом. Она просто узнает однажды, и это её убьёт. Сломаете её жизнь, свою, своей жены и её сестры — разом. И мою. Хотя это-то вас, полагаю, заботит в наименьшей степени.
— Ты в кого такой умный, а? — проворчал Константин Павлович, всё ещё чувствуя себя, как рыба на крючке.
— Я не умный, Константин Павлович. Я тупой. Но очень старательный. И я прошу у вас руки вашей дочери.
Он дёрнулся, нога вдавила газ, двигатель взвыл.
— Осторожнее, пожалуйста, — сказал я. — Мы не должны умирать сегодня. Река хочет иначе.
— Какой руки? Ты что несёшь?
— Ну… Той руки, за которую я смогу взять её и повести за собой. Это недалеко. Мы живём в маленьком посёлке. Здесь всё рядом. Со мной она будет в безопасности. Со мной она будет улыбаться по-настоящему.
Он смотрел на меня так долго, что я уж забеспокоился, не косплеит ли он второй «Форсаж». Но перед поворотом он всё-таки отвернулся.
— Я люблю её, — сказал я.
Вздрогнул.
— И она меня любит. Так вот просто и глупо. Как в книжке. Только это — по-настоящему.
В бор въехали с левой стороны, миновали аптеку.
— Куда вы? — спросил я.
— Ты же там живёшь.
— А вы — тут.
Снова недолгая игра в гляделки. Задняя передача.
— Если хоть слово…
— Ни слова. Но слухи ходят сами по себе. Иначе я бы не узнал.
— Кто?
— Неважно. Ту дыру я заткну. Но вода найдёт дырочку, она такая. Прекратите всё прямо сейчас. А лучше… А лучше поищите способ рассказать жене правду.
— Ни в жизни, — буркнул он.
— Зря. Хотя из меня фиговый эксперт по отношениям.
— Вот и не лезь.
— Не лезу…
Мы поднялись на последний этаж. Я сам нажал кнопку звонка. Шаги Кати узнал и улыбнулся. Она открыла дверь и застыла, широко раскрыв глаза. У меня за спиной стоял её отец, и я был жив.
— Это тебе, — сказал я, протянув ей букет.
— Красота какая! — ахнула Катина мама, появившись
