Эти слова любил повторять Одноглазый. Я наклонился к ней и прошептал:
– Что, уже с утра паршиво? Понимаю, переломы – не шутка. Сам несколько раз кости ломал. Но все же попробуй улыбнуться. Худшее для тебя уже позади.
В ответ она скривилась. Худшее все еще сидело у нее в голове. К девчонке может не вернуться душевное здоровье. Когда растешь в оранжерейной среде и принадлежишь к знати, тебе даже не вообразить тех ужасов, которые ждут впереди.
– А ты посмотри на это иначе, детка. Как бы плохо ни было сейчас, всегда может стать еще хуже. Я слишком долго тянул солдатскую лямку, чтобы убедиться: таков закон природы.
– Да как моя жизнь может стать еще хуже?
– Сама подумай. Ты могла остаться дома и там погибнуть. Или пройти через ад. Или стать пленницей Отряда, а не гостьей. А это означает, что каждый твой день мог быть таким же мерзким, как тот, когда ты пострадала. Многие наши парни все еще считают, что ты слишком легко отделалась. И это мне напоминает о другом законе природы. Едва ты покидаешь круг людей, согласившихся считать тебя не такой, как все, ты становишься обыкновенным человеком. Просто телом. Для женщины такая ситуация вряд ли приятна. В Черном Отряде командуют женщины, а значит, здесь ты рискуешь гораздо меньше, чем где бы то ни было.
Аркана ушла в себя, очевидно решив, что я ей угрожаю. Но у меня и в мыслях такого не было. Я просто размышлял вслух. По-стариковски.
– Если тебе нужно на ком-то отыграться, – сказал я ей, – то поставь Громовола первым в списке.
Она – моя единственная связь с девятью десятыми моей жизни, – проговорила Госпожа. – И единственная связь с моей семьей.
Да уж, резки повороты у горного ручья.
– Если каким-то чудом удастся ее спасти, то она, едва оклемавшись, отрежет тебе ноги по колено и заставит плясать на культях.
Тобо хотел что-то сказать, но я велел ему помолчать. Мы уже несколько раз обсуждали судьбу Душелов, и его мнение было окрашено кровью.
– Знаю, знаю. Но всякий раз, когда оглядываюсь вокруг, мне кажется, что ушел кто-то еще и мы становимся все более чужды миру.
– Понимаю. Я сам потерялся во времени после смерти Одноглазого. От моего прошлого ничего не осталось.
О прошлом теперь напоминает только Мурген. Мы с Госпожой избрали свой путь, мы теперь беженцы, бросившие свое место и время. Хотя почему я так поздно этому удивляюсь? Ведь Отряд всегда был тем, чем он и остается, – сборищем утративших родину и надежду беглецов и изгоев.
Я вздохнул. Неужели вскоре начну творить себе другое прошлое ради душевной поддержки?
Я опустился на колени рядом с Госпожой.
– Вряд ли она протянет больше недели. Мне уже с трудом удается ее кормить. И еще труднее заставить ее удержать съеденное. Но я придумал, как оттянуть ее кончину. И даже, возможно, поставить правильный диагноз.
Госпожа вгляделась в меня так пристально, что я вздрогнул, припомнив старые времена, когда был ее пленником в Чарах и она направляла на меня Око.
– Я слушаю.
Я понял, что даже сейчас она далека от сестры. Всеми ее чувствами руководит эгоизм. Она хочет сохранить жизнь своей безумной родственнице, но исключительно для собственной выгоды.
– Почему бы не отвезти ее к Шиветье? Мы же знаем, что он может вылечить Ревуна…
– Это он сказал, что может. Сказал то, что мы хотели услышать.
И что хотел услышать Ревун. Меня-то здоровье этого огрызка не волнует. На мой взгляд, мир без него станет только лучше.
Тон Госпожи противоречил ее словам. Во мне вспыхнула искра надежды.
– Пусть Ревун доделает новый ковер, – сказал я. – Мы слетаем на плато, вылечим Ревуна и выясним, что Шиветья может сделать для Душелов. Но даже если ничего, мы спустим ее в ледяную пещеру, и пусть лежит, пока нам не удастся выяснить, что с ней случилось. Это будет серьезной задачкой для Тобо.
Я предпочел бы поступить именно так, надеясь, что Госпожа со временем потеряет к сестре интерес. А результат, в сущности, будет таким же, как если бы мы убили Душелов прямо сейчас. Госпожа при таком раскладе может и дальше цепляться за свои семейные корни, внушая себе, что в один прекрасный день вернется к сестрице и оживит ее.
– Мне нравится эта идея, – согласилась Госпожа. – Узнаю, сколько Ревуну осталось возиться с ковром.
Я приподнял веко Душелов и не увидел ничего обнадеживающего. Создалось впечатление, что ее внутренняя сущность покинула тело и теперь где-то бродит, потерянная и одинокая. Наверное, Мурген назовет это возмездием.
Едва Госпожа вышла, Тобо произнес:
– Ты сказал ей не все, что думал. Я прав?
– Ну… – Я пожал плечами. – Есть у меня парочка идей. Нужно обсудить с Капитаном.
И тут Шукрат сказала такое, что лишило ее в моих глазах образа глуповатой блондиночки:
– А знаешь, ведь Душелов проделала долгий-предолгий путь с севера по той же причине, по какой Госпожа теперь хочет сохранить ей жизнь. Могу поспорить: она могла убить вас всех, когда ей вздумается. Но не хотела. Или хотела недостаточно сильно.
Я вытаращился на нее. Посмотрел на Тобо. Потом снова на нее.
Шукрат покраснела. И пробормотала:
– Ни одна из них так и не научилась говорить: «Я люблю тебя».
И я ее понял. Вот она, причина, по которой Гоблин и Одноглазый столько лет устраивали друг другу каверзы, небезобидные, но не смертельные, когда были трезвы. Сколько раз я наблюдал подобные отношения среди братьев по Отряду, которые не могли – или не находили в себе смелости – выразить свои истинные чувства.
– И ни одна из них даже не знает, что это необходимо сказать, – добавил я.
81
Тенеземское воинское кладбище. Прощание
Плетеный Лебедь сунул голову в палатку:
– Костоправ, Мурген и все, кому интересно. Сари готова проститься с Тай Дэем и дядюшкой Доем.
«Ну наконец-то», – подумал я, но вслух ничего не сказал. В последнее время мне не раз хотелось выстроить всех нюень бао и как следует выпороть. Они волокли два трупа сто пятьдесят миль и при этом до хрипоты спорили, что с ними делать. Я сдерживался и не вмешивался, но как же подмывало заорать: «Да ведь им уже все равно! Сделайте с ними хоть что-нибудь! Воняют же! И еще как!»
Но так со скорбящими родственниками покойных, конечно же, не обращаются. Если только человеку не кажется, что у него стало маловато врагов.
Нюень бао приготовили два погребальных костра на возвышении в центре тенеземского воинского кладбища. И хотя людей с болот среди нас осталось совсем немного, они и сейчас разбились на группки приверженцев того или иного – наиболее подходящего, как они считали, – способа похорон.
Ну кто бы поверил, что погребальный обряд может стать политическим событием? Однако эти
