Идти вниз оказалось не особо легче, чем вверх. На подъеме рюкзак всем своим весом тянул назад. Сейчас же он, напротив, подталкивал вперед, и приходилось укорачивать шаг, осторожничать, чтобы не потерять равновесия и не покатиться вниз по склону. Но и это испытание в конце концов кончилось. В какой-то момент Женя обнаружил, что разговаривает сам с собой:
— Один шаг — примерно полметра. Километр — две тысячи шагов. До привала нужно пройти хотя бы три километра, это шесть тысяч шагов. Прошел уже… три тысячи? Или четыре? Пусть будет четыре. Четыре тысячи один, четыре тысячи два… Да, сдал ты, дорогой товарищ… Четыре тысячи сто пятьдесят шесть. Или семь? А слонце-то уже к закату. Сколько сейчас на часах? А, черт, часы в телефоне, а телефон в рюкзаке! Часов шесть уже наверняка есть. Четыре тысячи семьсот… нет, восемьсот восемь.
Одежда насквозь промокла от пота. Пот струился солеными ручьями по лбу, щекам, заливал глаза. Рукава рубахи и большой клетчатый платок можно было смело выжимать.
— Пять тысяч семьсот девяносто три… во, полянка подходящая. Все, амба. На сегодня с меня хватит.
Так и не дойдя последние две сотни шагов, Женя скинул рюкзак и рухнул на землю рядом с ним. Спина и плечи болели, ноги мелко дрожали, а желудок недвусмысленно заявлял о насущных потребностях. Какое там идти, даже пошевелиться не было совершенно никаких сил. Однако палатку ставить все-таки пришлось, хоть и через насилие над организмом. Решился он на этот подвиг лишь потому, что спать на голой земле под открытым небом было для него совсем уж невозможно. Сил готовить еду уже не оставалось. Банка рыбных консервов, осьмушка хлеба, вскипяченный на газовой горелке чай. А потом — в отруб.
День 2
На другой день Женя пробудился, а, вернее сказать, очнулся, когда солнце уже чувствительно нагрело палатку. Некоторое время он бездумно пялился на яркий кружок, просвечивающий сквозь плотную ткань тента, потом, разом вспомнив все события вчерашнего дня, дернулся было подняться, но тут же рухнул обратно на пенку, тихо взвыв от боли во всем теле. Он выждал пару минут и сделал вторую попытку. С тем же результатом. Но все равно как-то нужно было подниматься, завтракать, в кусты опять же сбегать, а после собираться и двигать дальше. Он тяжело вздохнул и принялся осторожно выползать из спальника. Его жестко плющило и мощно колбасило, мышцы отказывались работать просто наотрез. Каждое новое движение лишь усугубляло телесные страдания. Впрочем, полная неподвижность тоже не спасала. Тихонько подвывая, когда про себя, а когда и вслух, стараясь не делать резких движений, Женя выбрался из палатки. Собирать дрова, разводить костер — одна мысль об этом вызвала панику. Еще бы — каждый наклон превращался в пытку. Пришлось доставать газовую горелку и готовить еду на ней. Расточительство, конечно, но на большее просто не было сил.
Мало-помалу он разошелся, двигаться стало легче, но все равно завтрак и сборы длились намного дольше, чем обычно. Еще какое-то время ушло на то, чтобы уговорить себя идти дальше. Когда это удалось, часы уже показывали одиннадцатый час.
Кривясь от ломоты во всем теле, Женя уже не стал понтоваться, а сразу прислонил рюкзак к сосенке, подлез под лямки и попытался встать. И не смог. Нет, на самом деле смог бы, если бы напрягся как следует. Но вот только не напряглось. И это после целой ночи сплошного отдыха! Может, ну его нафиг? На него вдруг накатила острая жалость к себе любимому. Настолько острая, что руки-ноги, и без того не шибко крепкие, вовсе ослабли, а на глаза почти что навернулись слезки: вот сейчас он тут, посреди незнакомого леса и отдаст концы, и никто не узнает о судьбе несчастного программера. И всего-то нужно, еще немного расслабиться, отпустить себя, и лежать, лежать… А потом придут мелкие хищники и растащат косточки по всему лесу.
Словно в ответ на эти упаднические мысли, из ближних кустов высунулась темно-бурая мордочка какого-то мелкого зверька. Не то хорь, не то еще какая-нибудь куница. Внезапно голову затопил бешеный гнев.
«Во, уже нарисовались, гады!»
Женя сунул палкой в кусты, мордочка тут же исчезла. А он, уже в голос, рявкнул сам себе:
— Вставай, сука! Тряпка, баба, ничтожество!
Лес вокруг был пустым, стесняться было некого. А злость выплеснулась такая, что аж в глазах потемнело.
— Сопля! Слюнтяй! Бард хренов! Давай, шевелись, засранец!
Подбадривая себя таким незамысловатым способом, Женя поднялся на четыре кости, развернулся лицом к дереву и, хватаясь руками за нижние сучки и трещиноватую кору, напрягая все силы, сумел все же подняться. Выпрямился, прислонился рюкзаком к дереву, отдышался. Злость бесследно улетучилась, зато пришла вполне законная гордость за свою победу. Женя еще с минуту постоял, потом сверился с компасом, взял заранее прислоненные к дереву палки и пошел.
Поначалу каждый шаг был настоящим мучением. И силы-то, вроде, были в наличии, но вот боль в каждой мышце, при каждом движении… терпеть трудно, избавиться невозможно. И ведь ни грамма уже не скинешь, вся снаряга нужна! Разве что продукты будут потихоньку уходить, но эта мысль как-то совсем не радовала. Оставалось стиснуть зубы и тащиться вперед. Потихоньку-полегоньку Женя втянулся, разогрелся, появилось даже некое подобие ритма ходьбы. И все равно спустя час он был рад передохнуть. Наплевав на все, он скинул с плеч рюкзак и растянулся на устилающей землю сплошным толстым слоем бурой хвое.
На следующем привале Женя решил устроить перекус. Распотрошил рюкзак, достал сушки, бутылку с холодным чаем. Кряхтя, опустился на землю, прислонился спиной к здоровенной сосне и не торопясь подкрепился. Хоть на полкило, но все же на спине полегчало. Он позволил себе получасовой отдых. Достал из рюкзака телефон, убедился в отсутствии связи. Еще несколько минут потянул, слегка поддавшись лени. Наконец решился, кряхтя и в голос постанывая, поднялся и уже ухватился было за лямку рюкзака, как услышал крик, и, причем, совсем недалеко. Женя некоторое время прислушивался, но все было тихо. Наверное, показалось. Но только он так решил, крик повторился, уже ближе. «Помогите!» Кричала явно женщина, и это уж точно не показалось. Выхватить
