И двинулся дальше, сквозь болото и тускнеющий свет, неся на руках Шерин, которая становилась все тяжелее, бок о бок с Ситлоу, холодным и отрешенно-прекрасным – они втроем выглядели символическими персонажами из какого-нибудь раздражающе пафосного моралите, чье изначальное назидание исказили и переврали, утратили, и теперь ни зрители, ни актеры понятия не имели, что за хрень происходит на сцене.
* * *На юго-западной окраине болота окрестности постепенно стали менее враждебны к людям и, видимо, прочим живым существам. Сперва их время от времени кусали комары, а на заболоченных участках тропы вокруг сапог вздымались редкие облачка мошкары. Затем сквозь тишину начало медленно просачиваться пение птиц, и вскоре после этого Рингил стал замечать их самих, сидящих или прыгающих на ветвях и поваленных стволах деревьев. Вода все больше отказывалась от своих непредсказуемых притязаний на землю, перестала сочиться из нее при каждом шаге, все чаще ограничиваясь протоками и впадинами. Тропинка, по которой они шли, затвердела, вездесущая вонь стоячих прудов теперь налетала лишь изредка. Земля поднялась и пошла волнами; звук текущей по камням воды возвестил о ручьях. Даже небо будто просветлело, когда грозная буря на какое-то время уползла в другое место.
Как и многое другое в жизни Рингила, гнетущая тишина в сердце болота не казалась такой уж невыносимой, пока он не отдалился от нее.
Они следовали вдоль берега ручья, который превращался в реку, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Через некоторое время Шерин смогла идти сама, хотя еще прижималась к Рингилу всякий раз, когда кто-нибудь из двенд подходил близко или обращал на нее пустоглазый взгляд. Она совсем не разговаривала и, похоже, относилась к происходящему так, будто оно могло в любой момент оказаться галлюцинацией или сном.
Рингил понимал ее чувства.
Ситлоу, в свою очередь, был почти так же молчалив. Он вел отряд с минимумом словесных инструкций и жестов, разговаривал с Рингилом не чаще, чем с товарищами-олдрейнами. Если он и выбрал новых двенд, которые их теперь сопровождали, Рингил этого не заметил. Пелмараг и Эшгрин присоединились к ним у олдрейнского моста, еще двое незнакомых двенд дожидались на другом конце. Эти четверо время от времени обменивались короткими фразами, но Ситлоу в этих разговорах не участвовал. Ему, судя по всему, было все равно.
В сумерках они достигли лагеря, который старьевщики разбили на берегу.
– Через реку ходит паром, – объяснил Ситлоу, пока они стояли под деревьями неподалеку от маленького скопища хижин и складов. – А дальше дорога ведет на Северо-Запад. Мы забрались так далеко на юг, чтобы обойти худшую часть болота, но отсюда путешествовать намного проще. Через пару дней ходьбы доберемся до Прандергала, это достаточно большой поселок. Там добудем лошадей.
Рингил знал о Прандергале. Он видел, как его изначальных обитателей выгнали из домов на дорогу, ведущую на юг – в то время поселок еще назывался Ипринигил. Он кивнул.
– А сегодня вечером?
– Остановимся тут. Паром заработает утром. – Ситлоу неприятно оскалился. – Или ты хочешь, чтобы я призвал аспектную бурю и нашел способ обойти трясину?
Рингил сдержал дрожь. Он взглянул на Шерин.
– Нет, спасибо. Не думаю, что кто-то из нас готов к этому.
– Уверен? – Двенда продолжал скалить зубы. – Подумай. Ты можешь оказаться дома, в Трелейне, спустя дни, а не недели. И ты их даже не заметишь – ты вообще не почувствуешь, как течет время.
– Да уж, я знаю, как это все ощущается. Сделай милость, угомонись.
Они отправились в единственную гостиницу в лагере – домишко с земляным полом и соломенной крышей, дюжиной столов на козлах и длинной деревянной барной стойкой на первом этаже. У дальней стены была лестница, ведущая к отгороженной перилами площадке с дверьми. Они пробрались к бару сквозь шум и гам, устроенный немытыми бородачами, и сняли комнаты на ночь. Рингил не видел очевидных изменений в Ситлоу и других двендах, но они явно наложили на себя какие-то чары, потому что никто не обращал внимания на их внешность и диковинные наряды. Трактирщик – смуглый крепыш, неотличимый от посетителей – взял у Пелмарага монету с коротким кивком, попробовал на зуб и спрятал в карман, а потом взмахом руки указал на стол в углу, у окна. Они заняли места, вскоре подали ужин: свиные ребра и полные кружки пенящегося эля. Все оказалось на удивление съедобным, по крайней мере, по меркам Рингила, хотя он видел, как двенды обменивались кислыми взглядами, когда жевали.
Он обнаружил, что не может вспомнить, что они ели во время путешествия по Олдрейнским болотам. Ситлоу каким-то образом доставал еду, призывал ее колдовством, и она таяла во рту, как прекраснейшие кусочки мяса в меду и лучшие вина, что хранятся в погребах Луговин. Но остальное…
Да чего там, все целиком…
Он понял: воспоминания тускнеют, причем быстро – болота, все, что он там видел и делал, растворяются, как последний сон перед пробуждением, превращаются в бессмысленные обрывки, дразнящие образы без содержания, бессвязную последовательность событий, не скованную узами времени и логики.
Он резко перестал жевать, и на миг еда превратилась в комок опилок и жира, который невозможно проглотить. Жара, свет ламп и шум этого места перешли в глухой, нестерпимый рев. Он уставился на сидящего напротив Ситлоу и увидел, что двенда за ним наблюдает.
– Все тускнеет… – пробормотал Рингил с набитым ртом. – Я не могу…
Ситлоу кивнул.
– Да. Этого следовало ожидать. Ты вернулся в определенный мир, опять скован по рукам и ногам узами времени и причинно-следственных связей. Твое душевное здоровье окажется под угрозой, если ты будешь помнить все прочее, и альтернативы покажутся слишком реальными.
Рингил с трудом проглотил то, что было во рту.
– Кажется, все превращается в сон, – растерянно проговорил он.
Двенда ответил ему грустной улыбкой и слегка наклонился вперед.
– Я слышал, что сны – единственный способ, позволяющий твоим соплеменникам найти дорогу в Серые Края. Только безумцы или наделенные нечеловечески сильной волей могут там остаться.
– Я…
Кто-то тяжелый врезался в Рингила сзади и выбил из головы фразу, прежде чем он сумел подобрать нужные слова. Мысли покатились прочь, словно рассыпавшиеся монетки по мостовой – и с каждым блестящим кругляшом, исчезающим в сточной канаве, пропадала толика смысла.
Он сердито развернулся на скамье и рявкнул:
– Какого хрена ты не смотришь, куда прешь?
– Ох, гражданин, я дико извиняюсь. С радостью заплачу за пролитое, если ты… Гил? Рингил, мать твою, ты ли это?!
Эгар Драконья Погибель.
Он возник в свете ламп, посреди царящего в таверне шума и гама, словно легендарный воитель, выходящий из
