Лода выбил топор из рук сердцееда первыми двумя ударами, но тот перехватил руку нежити своей лапой и сжал. Что-то загудело в воздухе, до визга, вся фигура Лоды завибрировала крупной дрожью. Ставра вскочила абсолютно нечеловеческим движением. Сорока в её голове валялась оглушённая, и неживая ощущалась мной как пустое место. Теперь было понятно, почему эмоции у моих ведомых были такими нарочитыми и чуть запоздалыми – они лишь внушали дремлющей в теле птицы человеческой душе нужные сны. Только испуг смог нарушить положение дел.
Аода рванул руку и располосовал сердцееду пальцы. Подскочивший Зоав ударил Аоду ножом в бок – нож соскользнул, – а потом в лицо. Второй навалился на Аоду и подмял его под себя, сомкнув зубы на запястье, а окровавленной левой комкая плащ.
Я тем временем приладил ещё одну стрелу и взвёл самострел. Куда стрелять, я не представлял.
С тонким визгом красная игла пробила воздух, поле зрения перечеркнуло вспышкой, потом ещё одной. Словно призрачное раскалённое лезвие, боевая магия полоснула сердцееда поперёк спины, и он рухнул на бок.
Аода выпрямился. Зоав изо всех сил ударил его в лицо подхваченной корягой. Ставра подняла руку, но я прыгнул между ней и Зоавом, спуская стрелу. Я метил в сочленение поясницы, но промазал. Она бросилась ко мне, чтобы отшвырнуть в сторону, и я ударил её ножом, но без толку – она легко отбросила меня в листья.
Капюшон слетел с головы Лоды, его костяной головы, где верхняя часть человеческого черепа, скреплённая металлическими пластинами, соединялась деревянными и железными крепежами с какими-то фарфоровыми амулетами, фигурами из медных нитей и прочей жуткой магической начинкой. Череп был разбит, под ним гуляли искры. Рука, раздавленная сердцеедом, разжалась, дёргаясь; хаотично плясали железные суставы и деревянные фаланги с ложбинами для медных полос.
Ставра выбросила руку вперёд, изящно, как в учебнике по фехтованию. С красной вспышкой лапищу Зоава срезало на самой вершине замаха.
Фонтаны лиловой крови зацепили разбитую голову Аоды, и голова эта внезапно взорвалась искрами, аж молнии проскочили. Запахло гарью и горячим железом, и неживой рухнул. Деревянные его части стремительно обугливались, потом нехотя задымился плащ.
Ставра хладнокровно шагнула навстречу Зоаву, тот с рёвом атаковал её длинным выпадом ножа, и её клинок обрубил его вторую руку без всякой магии. Я не успел поразиться её силе, когда она перебила сердцееду шею, и тот упал.
Ставра подняла плащ. Набросила на своё тело, забрызганное чужой кровью, которая быстро темнела на морозе, источая запах свежесрубленной бузины.
Неживая подошла и подняла меня за волосы.
– Пошли дальше, эмпат, – сказала она. Я не знал такого ругательства. Наверное, что-то вроде психопата.
– Ты сдурела? – спросил я. – Чтоб я нежить к живым вёл? Ты что, смеёшься?
– Нет, – ответила Ставра. – Я даже не издеваюсь. Сейчас начну, если не пойдём.
– А иди-ка ты льда поешь, – сказал я.
…Когда я пришёл в себя, один мой глаз ничего не видел – заплыл. Кровь текла по лицу, по шее, впитывалась в рубаху. Я сидел спиной к стволу, почти как вчера вечером. Остальные обстоятельства разительно отличались, как будто вчерашний вечер случился уже месяц назад.
– Итак, – сказала Ставра, и я понял, что её меч упирается мне в тыльную сторону правой ладони. – Идём?
– Не-а, – ответил я и стиснул зубы до темноты в глазах, потому что она навалилась на меч всем своим железным весом и пробила мне руку. Я не заорал только потому, что у меня свело челюсти. Зато замычал так, что чуть не захлебнулся слюной.
– Я сейчас поверну клинок, – пообещала Ставра, и я лихорадочно затряс головой, не очень понимая, что мне надо выражать – согласие или протест.
Не повернула, чуть качнула.
Когда взрыв боли миновал, я открыл рот и прохрипел короткое слово:
– Иду.
Ещё кусок боли – это клинок выдернули из раны. Нервная тошнота, как яд, проникла во всё тело. Но я всё же встал, опираясь о ствол.
Я собирался остановиться возле Ёнси, но получил удар между лопаток. Может, и к лучшему – он дышал, но она, наверное, не заметила этого. Я надеялся лишь на Пел-Ройг.
…День перевалил за середину. Ставра шла позади, не опуская меча, я, спотыкаясь и прижимая раненую руку к телу, указывал путь. Эта дрянь перевязала мне раны, чтобы я не истёк кровью, и теперь меня тошнило ещё и от отвращения. Сороку она выбросила из головы, вроде бы даже живую.
Лужи подёрнулись ледком; шумели птицы, большая стая, но очень далеко. На тропе стоял чей-то заиндевелый капкан, и мы обошли его. Попалась старая железная ограда, вырастающая прямо из земли, вся исписанная сердцеедскими насечками. Я мало в них понимал, но, по-моему, это были ругательства.
Один раз я упал и сказал, что, пока не поем, дальше не пойду. Есть старался долго. Прилагать усилий не нужно было, одной рукой получалось плохо.
Шёл я путано, сворачивая где не надо, придумывая несуществующие препятствия, но всё равно мы продвигались вперёд, к Торнадоре. К живым – людям и нелюдям, – которые не знали, что к ним идёт нежить.
У меня был план, один-единственный и крайне сомнительный.
И когда стальная рука резко взяла меня за плечо, я понял, что всё идёт как надо.
– Эй, мы ходим кругами, эмпат. Мы здесь проходили?
– Да неужели, – сказал я безо всякого выражения. Она повернула меня к себе – капюшон съехал, пустая клетка вместо головы ужасала.
– Заблудились, да? – спросил я.
– Я думаю, нет, – ответила нежить. – Я думаю, ты тянешь время, и теперь тебе придётся его навёрстывать. Иначе я причиню тебе боль.
– Какой-то предсказуемый диалог, – сказал я, и быстрое лезвие резануло меня по щеке и, не успел я испугаться, по шее. Неглубоко, но болезненно.
– Промахнулась?
Вместо ответа она ударила меня железным кулаком, а когда я упал, наступила ледяной подошвой на пробитую руку и стала вдавливать её в лесной сор. Я закричал как мог громко. Просто не мог больше сд ерживаться.
Она убрала ногу только через десять секунд, и, боги, я не хочу даже вспоминать, на что я был согласен в ту минуту.
– Итак, – сказала она, – теперь я готова выслушать, как мы можем перестать ходить кругами и начать действовать.
Если бы я согласился сразу, она могла бы и не поверить. А я хотел убедить её, что она меня заставила. Поэтому собрал всё упрямство и каким-то образом ответил:
– Нет.
…По правде сказать, я отключился и пришёл в себя только от железных ледяных пощёчин. Рука, охваченная болью, занимала полмира. Я скосил глаза и увидел, что к первой ране добавилась ещё одна, в районе между большим и указательным пальцем. Не сквозная, но это меня не утешало.
– Ладно, – прохрипел я. – Что ты, тварь,
