Кирилл снова побежал.
* * *Димка видел его то там, то здесь. Эта тварь появлялась и исчезала, а он кричал, матерился, плакал и отмахивался коротким лезвием.
Потом он вылетел на улицу. Пустую, мрачную, застывшую улицу, словно залитую серым стеклом. Увидел машину, и его словно пронзил горячий электрический разряд.
Сейчас он возьмёт лопату. И тогда уже пойдёт навстречу этой твари, что бы оно ни было. Кирюху он тут не бросит.
Сцепив зубы, он поспешил дальше по улице.
* * *Кирилл пробежал по зарослям, вдоль какой-то канавы позади дворов, потом снова вылетел на просвет и увидел машину. Совсем близко, за балкой. Он нырнул в балку и взлетел на склон в несколько шагов.
Где Димон, думал он, ну где же Димон? Он знал, что его почти брат не будет расспрашивать, что да как, если Кирилл крикнет ему: поехали, поехали скорее отсюда!
Он запрыгнет в машину, не требуя объяснений.
– Иди сюда-а… – нёсся ему вслед голос. – Это я-ааа! – а может, не вслед, может, спереди. Или со всех сторон.
– У меня есть кое-что для тебя!
Он вылетел на холм и увидел это. Тёмную фигуру, похожую на Димона. Низко зарычал и сжал нож.
Он собирался поговорить с этим, чем бы оно ни было.
* * *Димон был уже у самой машины, когда что-то заставило его обернуться.
– Ну иди сюда, – сказало то, что походило на Кирюху. Взгляд его был неподвижен, лицо белело в густом воздухе. Кофта оставалась наглухо застёгнутой.
Димон закричал и бросился на тварь, сжигаемый ненавистью. Ужас никуда не ушёл, он подхлестывал его, но теперь была ещё и ярость.
Фигура, похожая на Кирилла, рванулась к нему, занося ржавый нож, которого у настоящего Кирилла точно не было. Димон поздно заметил его.
Лезвие с хрустом вошло ему в бок, слева в рёбра, но он уже наносил удары, бил, бил, бил это в шею и лицо, выпуская горячую тёмную кровь. Рука работала, как пружина, он уже не мог остановить её. Сквозь боль, потеряв способность дышать, он понимал, что повредил это. Левой он держал тварь за ворот. Змейка, расползаясь всё шире, обнажала бледную грязную шею. И красную изнанку кофты.
Он бы закричал, если бы мог, но только заплакал, задыхаясь, глядя в безумно жестокое небо, словно не веря, что это могло произойти.
* * *Кирилл вдруг понял. И успел отвести взгляд в сторону, прежде чем Димон догадался бы, что он понял. Пусть брат думает, что убил чудовище. Кирилл не хотел ничем огорчать его. Колени подогнулись, он упал на спину, выпустив рукоять. И темнота дня затопила его глаза вместе с кровью. Только кровь осталась стоять в глазницах, а темнота хлынула в разум, заполняя его, и это было последнее, что он осознал, это было уже навсегда.
Поперёк, так и не выпустив мультитул из руки, упал Димон. Кровь стекала на траву. Димон ещё какую-то минуту дышал, потом затих.
Прилетела откуда-то кукушка. Села на столбе. Посмотрела вниз, помолчала и взлетела, уронив рябое перо. Потянул и совсем затих ветер. Пошёл дождь, сначала тихий, а потом ливень.
8. Пешка, ставшая королевой
Становление Ферзя из пешки символизирует самореализацию, достижение цели, просветление и обретение истинной силы духа и свободной воли.
Превращённый из пешки ферзь сильнее оригинального.
Ашот Наданян♀ Основной инстинкт
Тёмная фигура Лариса Бортникова
Стоять лучше, чем ходить. Сидеть лучше, чем стоять. Лежать лучше, чем сидеть. Ещё лучше сдохнуть. Но пока не выходит. А лежать лучше на спине. Втыкать на китайскую люстру в виде бревна. Из бревна торчат восемь сучков-рожков. Восемь рожков лучше, чем шесть, но из-за этого бревно оказалось дороже на триста рублей. Казалось бы, триста деревянных – о чем тут спорить? Чего орать? Но Рыжему лишь бы повод. Три лишних сотенных – повод. Капля присохшего жира на плите – повод. Забытая в ванной расчёска – повод. «Ты вынуждаешь! Если бы ты меня слушала, а не делала всё наперекор, то у меня и повода бы не было скандалить».
Ну-ну… Несмотря на раздолбанные вдрызг нервы и прыщи по всему лбу, извилины у меня, слава богу, ещё на месте. Главный повод для злости – это я! Остальное так… пайетки-фестончики.
Люстру-бревно все-таки купили. И подвесил её Рыжий в тот же вечер – даже напоминать не пришлось. А за ужином в постскандальной-пасторальной тишине мне, как обычно, показалось, что всё ещё может наладиться. Будем жить долго и счастливо – я, Рыжий и наша Полечка… Господи, ну разве ж я много прошу? Помоги, Господи, рабе своей Марии! Во имя отца и сына и святаго духа. Я подняла голову к потолку. Восемь рожков освещали наше ипотечное будущее белым энергосберегающим сиянием. Аминь.
На улице взорвалась хлопушка. Ухнула пару раз и захлебнулась автомобильная сирена. За стеной раздался громкий младенческий ор.
– Бляяяааа! – губы у Рыжего от ярости стали тонкие и белые, как будто на рот ему наклеили бумажные полоски. – Сколько можно?! Пойду сейчас и в хлебало фен затолкаю! И не вздумай мне мешать, тупка!
Рыжий действительно схватил с открытой полки стеллажа фен и решительным шагом направился на выход. Сама не знаю, как я только успела опередить его и заслонить собой проём!
– Остынь. Сейчас замолчит. Две минуты потерпи. Пожалу…
Ударившись о косяк плечом, я отлетела в угол. Ребёнок закричал громче. Снаружи снова что-то взорвалось. Рыжий матернулся. Скорчившись на полу, я ждала пинка в бок. Приготовилась молча встретить боль… И тут погас свет.
* * *Лежать лучше, чем сидеть. Восемь рожков, торчащих из пластмассового бревна, с разных ракурсов выглядят замысловато. Если прищуриться и откинуть голову чуть влево, то наша люстра – точь-в-точь витрувианский человек.
Темнеет. Через час случится ночь. Тогда сквозь шторы вместо дневного света – тусклого и по-зимнему седого – начнут продираться наглые отблески уличных костров. Далёкие крики, автоматные очереди, взрывы ручных гранат. Как, оказывается, мало нужно времени, чтобы научиться отличать «Макарова» от новогодней петарды по звуку. Холодно. Квартира совсем остыла. Я выдыхаю из себя осторожные клубки пара. Пых-пых-пых – как дракон. Дрёма, дрёма, а лучше смерть спасительная и долгожданная, приди. Аминь.
Грохот обрушившегося стеклянного массива заставляет меня открыть глаза. Надо же – что-то в мире осталось ещё целым. Хотя вот уже и не осталось. Совсем рядом, где-то во дворе истошным криком надламывается мужчина. Слышны насмешливые молодые голоса, хохот. И тут же кто-то деловито сообщает: «Рыжий, зырячь! У хома в наплечке хабра до жопы». Старческий фальцет умоляет: «Не надо, не надо, парни. Не трожь-те. Будьте людьми. На последние наменял. Не трожьте, а. Всё хотя бы не берите. Хотите, тушняк, и анальгин тоже… И сникерс. Остальное оставьте, а».
Скукотень!
