Ну ладно – есть! Есть такой пульт! Но сама заканчиваться я не готова. Пусть всё произойдет само собой и поскорее. Лучше б замёрзнуть насмерть. Или сковырнуться от голода. Гораздо хуже словить ножом в пузо или загнуться на тротуаре под шестьсот шестьдесят шестым босом, решившим, что я ещё вполне себе пригодный «бабель-хом». Хочу пить, но воды в доме не осталось.
Считается, что за снегом во двор безопаснее ходить перед самым рассветом – больше шансов вернуться обратно живой. На самом деле, это – заблуждение. Все хомы думают, что они сообразительны. Все хомы выползают из своих ульев в пять-шесть утра. Бродят по двору, озираются. Соскребают топтаный ржавый снег в ведра и тазики. Наш хомочий страх настолько жирен и ощутим, что трудно дышать. Каждый хом молит боженьку «лишь бы не меня, лишь бы другого. Аминь». Каждый хом знает, что он сам по себе. Та бабель-хом, которую нагишом гоняли по детской площадке два скучающих боса, тоже это знала. Поэтому и не звала на помощь.
Меж тем на улице всё ещё вяло скетчуют.
– Рыжий, чо ща? Хома чпок или хома нах?
– Хома нах! Нехай коптит! Хабр в общак, – Рыжий великодушен.
Вот как! Хэппи-энд. Нет никакого смысла вставать, подходить к окну и смотреть из-за шторы, как пожилой мужчина улепётывает прочь, размазывая по щекам слёзы обиды, ненависти и облегчения. Наверняка ещё и обмочился.
– Рыжий? Улей продрочим?
Восемь недель со дня приобретения люстры-полена, а как всё изменилось! Люди изменились. Но это, в общем, предсказуемо. А вот то, что язык так быстро подладился под сегодня – чудно. Хомы, босы, хабр, улей, барыжки… Венты, хозяйства, единицы…
Хом – это я. Моя соседка Лёля-коротконожка тоже хом. Хом – тётя Саня с десятого этажа и её шизофреническая сестрица Ксю. Хом – это Сергей Васильевич из двенадцатой и Грибожуев из сороковой.
Бос – это Рыжий.
Нет-нет. Это другой, не мой Рыжий. Просто так совпали клички. Бос – от «босс», или, может, «босяк». Не знаю точно и знать не хочу. Прежде босов называли гопами. Когда выключили свет и отопление, когда закончилась вода и перестал работать сливной бачок, когда все книги и кухонные шкафчики сгорели в ванне, а последняя макаронина была сгрызена, когда стало понятно, что так, как прежде, уже никогда не будет – на улицы вышли босы. Точнее, они вышли много раньше, но наличие макарон и гречки позволяло этот факт игнорировать. Однако однажды еда заканчивается, и ты выбираешься наружу, хочешь ты этого или нет. И там ты встречаешь босов. И узнаешь, что теперь ты – хом. А если ты молодая и привлекательная женщина, то бабель-хом. И никто тебя не спасет. Никто! Кроме разве что вентов и единиц.
Венты – военные и менты. Говорят, что в городе их не осталось – незачем. Венты организовались сразу. Ещё до того как хомы сжевали свои макароны, до того как очухались и обнаглели босы, венты договорились между собой и освоили лучшие склады, гипермаркеты и аптеки. И сразу после этого вместе с семьями ушли далеко за город, основали там хозяйства. Между хозяйствами установили связь. Говорят, некоторые догадливые и везучие хомы успели присоединиться к уходящим вент-колоннам. Теперь этим хомам не нужно вставать перед самым рассветом, чтобы набрать в ведро немного ржавого снега. Эти везучие хомы живут в хозяйствах под защитой вентов. Говорят, в хозяйствах даже есть развлечения – любительские театры, кино, библиотеки. Там есть еда на много лет вперёд и работают школы. Говорят еще, что до сих пор некоторые хозяйства принимают полезных хомов. Если, к примеру, ты врач или агроном. Если ты инженер или учитель, или же если ты молодая бабель-хом, способная рожать, то у тебя есть все шансы попасть туда, где людей называют людьми. Нужно только найти в себе силы и смелость пройти через кишащий босами, хачами и прочей швалью город, не сдохнуть от голода, не замерзнуть в пути, не заблудиться, добраться до хозяйства, постучать в ворота и…
Тук-тук-тук!
Трататата! Бам! Бум! Стук!
Внутри становится щекотно. Вот и босы! Рыжий и его команда. Похоже, продрачивается наш девятиэтажный улей. Дверь у меня хорошая, металлическая. Поэтому шансы неплохи. Если, конечно, у босов нет с собой горелки, домкрата, гранаты и желания во что бы то ни стало пробраться именно ко мне. На площадке имеются двери куда привлекательнее. Например, у Лёльки. С её замком даже я справлюсь. Пилочкой. Странно, что босы до сих пор до Лёлькиной инвалидной тушки не добрались.
Тук-тук-тук…
К глазку не подхожу. Сил нет. Да и пулю в глаз получить неохота. Почему-то меня такая предусмотрительность смешит. Только что я размышляла о том, как здорово было бы сдохнуть быстро и безболезненно, и вот уже отказываюсь от идеальной реализации собственной мечты.
– Машук. Машук, открой, это я… – Лёля бьется о дверь всем своим костлявым изломанным тельцем. – Улей наш босы дрочат! Сергей Василича чпокнули. Оттдомкратили дверь и чпокнули. Сейчас его хату отшмонают, потом ведь к нам попрут. Машук, валить надо! Машук, открой. У меня чай есть, полбатла спирта и пшено.
Лёля врёт как сивый мерин. Нет у неё ничего. Мы вместе ходили добывать хавку три дня назад и вернулись пустыми. Барыжка нас послала открытым текстом, когда мы разложили перед ней жиденькое наше золотишко и шмотьё. «Лекарства, средства дезинфекции, инструмент, учебники», – процедила, не глядя в нашу сторону, а когда Лёля принялась причитать про свою инвалидность, захлопнула дверцу бронированного лимузина прямо перед нашими вытянувшимися мордами. Я даже не успела заикнуться, что дома ждёт меня дочь – Полечка, и что с лактацией у меня плохо, поэтому надо сгущи или немного сухого молока. Хотя барыжка всё равно не поверила бы – все бабель-хом так говорят. Надеются разжалобить – дуры.
– Машуук, валить! Чпокнут нас всех, Машук! Открой!
Да я б открыла. Мне не жалко. Но знаю, что за спиной соседки могут оказаться босы. Поэтому молчу и думаю. Сдохнуть вот прям очень охота. Но не так же! Не так!
– Машук! – блеет Лёлька. – Сенечку спаси! Он не виноват! Смотри. Я сейчас его под дверь ложу, а сама топаю вниз. Отвлеку босов на себя. Умру за Сенечку! Я же мать… А мать ради ребёнка завсегда… Машук! Там босов штук десять. На час хватит им меня повалять. А ты Сенечку моего вытащи!!! Будь человеком…
Вот
