побольше. Но такая съемка с большой выдержкой сыграла странную шутку со зрителем на фотографиях там повсюду странные прозрачные тени, сквозь которые просвечивает мрамор колонн. Для нас остается загадкой, кто они? Но, быть может, именно эти прозрачные существа символ социалистического человека?
Я стал сомневаться в здравомыслии Хаммера. Глупости какие-то, призраки… В автомат Калашникова я верил. В электрогенераторы тоже. А вот верить в призраки мне не было никакой нужды.
- Слушай дальше, - продолжал приятель Кролика. - Ты должен помнить, что символом нового мира стало именно это транспортное сооружение, станция на пути к светлому будущему. Темнота густа, не видно света, ни вперед, ни назад нельзя ему видеть. На десятом поприще стал выход близок, на одиннадцатом: поприще пред рассветом брезжит. На двенадцатом поприще свет появился. Поспешил он, рощу из каменьев увидев: сердолик плоды приносит, гроздьями увешан, на вид приятен. Лазурит растет листвою. Плодоносит тоже, на вид забавен.
- Что это?
- Это сказание о Гильгамеше, который проходит подземным путем бога Солнца Шамаша. Ты понимаешь, что это о предчувствии выезда метропоезда из тоннеля к перрону станции? Ну, помнишь это ощущение?
- Смутно помню.
- Но еще важно и другое: в московском метро всюду следы древнейших цивилизаций. Первый из них это тема зиккурата, ступенчатой башни, которая отводилась главному сооружению страны асимметричному зиккурату-мавзолею на Красной площади. Ты помнишь, что он асимметричен?
Я ничего такого не помнил, но на всякий случай кивнул.
- Черты ступенчатой пирамиды есть и в высотных зданиях Москвы.
- Здания-то сохранились?
- Некоторые точно сохранились. За все не скажу. Так вот, сталинские высотки по форме, точь-в-точь как и зиккураты Двуречья, были опорными точками перспективы города. Такой же силуэт имеет наземный вестибюль 'Динамо'…
- 'Динамо', -ностальгически протянул я, вспомнив все то, что у меня было связано с этой станцией.
- А ты всматривался в барельефы и узоры станций с древней глиптикой? Это ведь парчовый узор вавилонских печатей-валиков. Если попадешь еще раз на 'Новокузнецкую', то увидишь, что станцию будто прокатали гигантским валиком, фигуры там повторяются периодически из сюжета в сюжет. Ведь ты не будешь спорить, что древний тип шумерского государства это, конечно, прообраз государственного устройства СССР накануне Второй мировой войны. Парусообразные колонны станции 'Кропоткинская' точно повторяют колонны в Египетском дворике находящегося радом музея. Но тут начинается самое интересное: прямоугольное пространство островных станций первой очереди это внутренность, интерьер погребальной камеры. Только к погребальной камере приделаны рельсы и открывается дорога к светлому будущему. То есть в страну мертвых! А наши гермоворота? Это вообще символ перехода из одного царства и другое, очевидно же! Но тут-то и произошел излом. Я даже скажу, когда именно это случилось, в 1943 году. Тогда у нас в армии были введены погоны и, да будет тебе известно, чуть было не ввели эполеты. Сталин сменил свой защитный френч на белый с золотом китель и стал похож на нашего последнего императора.
- Ну да, - встрял я, - а людей, которых судили до войны за русский национализм, после нее начали брать повторно с формулировкой низкопоклонство перед Западом.
Но Хаммер меня не слушал и не услышал.
- Все дело в Коминтерне! - запальчиво воскликнул он. - С исчезновением Коммунистического Интернационала исчез и старый дух метро. Свершился, так сказать, переход со станции 'Комсомольская- радиальная' на станцию 'Комсомольская-кольцевая'. Ни одна из построенных в предвоенные годы станций не была национальной по духу. Зато 'Киевская' и 'Белорусская', названные так по одноименным вокзалам, то есть станции, открытые после войны, уже украшены украинским и белорусским орнаментами, панно с соответствующими сюжетами, плафонами и скульптурой. Империя как наследница прежних империй, вот что там было. А вот у нас в Питере все открылось после смерти Сталина, и оттого никакого перелома не было, у нас все проще. У нас город строгий и простой. Все, что нам осталось, это место…
Не только Хаммер, но Кролик рассказывал мне и куда более странные вещи. Рассказывал он о том, что все боятся выходить на поверхность в 'Автово', потому что там живут мутанты особого рода, похожие на боевых бегемотов. Я переспросил, и Кролик настаивал на том, что они походят именно на 'боевых бегемотов', беспощадных и страшных. Самое ужасное в них было то, что никто не знал их повадок, никто так и не выяснил, что нужно этим существам, которые могут довольно долго сидеть в развалинах, а потом вдруг срываются с места и несутся по улице, давя своих и чужих.
Рассказал он и о том, что недавно возникла в Питере группировка 'северных ниндзя', что они обчистили Кунсткамеру и пытались драться с автоматчиками кировской бригады с помощью антикварных мечей. Ниндзя тут же выкосили, но мечи, которыми все заинтересовались, пропали бесследно. Война с кировскими разгоралась. В какой-то момент они решились на наступление. Кировские договорились с военными с секретных объектов под заводом. Военных я понимал, кировские у них были под боком и вполне предсказуемы, а летуны мешали всем. Поэтому военные, обдумав ситуацию, вошли с рабочими бригадами в альянс и пропустили кировских через свою территорию.
Днем раньше я был в этом заложенном тупике и обратил внимание, что между камнями кладки там отсутствует цемент. Но я был никто, да и бандитов особенно не считал своими. Только имя отца держало меня здесь, а не товарищеские чувства. И ни с кем я не поделился сомнениями. И вот ночью кировские аккуратно разобрали кладку и пошли вперед. После короткого боя нас прижали к границе станций, и даже мне, человеку стороннему, пришлось взять в руки оружие. Я с моим обострившимся слухом мгновенно оглох бы от выстрелов, если бы не беруши. И про себя я сказал спасибо Кролику, улестил.
Вокруг грохотало и визжало железо - это был нерабочий тоннель, в котором не было ничего, кроме мусора и мотовоза с платформой. Прикрываясь этим мотовозом, кировские пошли на нас в атаку. Там стояли старые самодельные гермоворота, запертые каким-то предателем. Кролик было попытался их открыть, но механизм заело. Кабели тут давно сгнили, да и вряд ли электропривод был напитан. Кролик начал крутить баранку ручного привода, но тут-то его и достали. Я стоял совсем рядом и увидел, как разрывается его летная куртка на спине, будто изнутри кто-то хочет пролезть наружу через коричневую кожу. Только потом мне в глаза плеснуло кровью, а в ноздри дало горелым. Кролика мне не очень было жаль, но все же он был одним из немногих, с кем я мог говорить о чем-то, кроме жратвы и быта. И теперь стало ясно, что в черную тьму тоннеля пролез маленький для всего человечества, но огромный для всех для нас пушной зверек и, поводя носом, выбирает, с кого из нас он начнет. Пришло время убивать, и мне нужно собраться. Я лег за стопку каменной плитки и выделил медленно идущих к нам победителей.
Вот как я изменился с момента начала путешествия. Плавно, как меня учили, я подвел мушку к шее идущего вторым. Именно вторым, потому что первый обязательно обернется на звук.
Так и вышло, и вторая пуля была для него. Но тут я немного не рассчитал, и она вошла чуть ниже, чем я хотел.
Вот я и убил человека, даже двух. Я думал, что буду долго прислушиваться к этим ощущениям внутри себя, к тому, как изменяется сознание после того, как впервые убиваешь. Но ничего я не почувствовал, кроме удовлетворения от точного попадания. Так я радовался, когда точно попадал в цель из рогатки. И тут то же самое, это были враги, мы сошлись в бою, и я их положил. А сейчас, может быть, положат меня и потом меня съедят тоннельные крысы, у которых не будет на шее розовой ленточки.
Я попал, попал, попал! И два тела создали помеху для наступающих, а это нам и было нужно. Вот только летуны, может, когда-то и поднимались в воздух, во что я не верил, но стреляли они отвратительно.
Стрелять в тоннелях всегда очень страшно пули рикошетируют от ячеистых тюбингов, совершенно невозможно понять, откуда стреляют. И летуны били очередями, особенно не целясь. Воздух наполнился свистом пуль и треском крошащейся тюбинговой крепи. Страшно представить, что было бы, если бы тюбинги были чугунными.
Вот кировские были куда более страшными бойцами хуже вооруженными, отвратительно подготовленными, но удивительно бесстрашными. Летуны стреляли куда меньше, сразу распределив цели,