– Вы когда-нибудь пытались объяснить кошке, что она должна сделать?
Я посмотрел на нее и покачал головой:
– Нет.
По правде говоря, я никогда не видел кошек. У нас на Делосе их не было, а если здесь, на Эмеше, и держали кошек, то лишь в домах, где орнитоны не могли до них добраться.
Доктор не смотрела на меня; она склонилась над тем самым прибором, о котором мы только что говорили, и возилась с его настройкой.
– Это не так просто, Гибсон, – сказала она, и прядь ее волос выбилась из-за уха и свернулась кольцом между нами. – Не так, как со сьельсинами. Умандхи действуют не рассуждая. Их сознание работает на совершенно иных принципах.
Пока мы беседовали, я рассматривал, насколько это было возможно, хижины колонов. Мусор и обломки старых построек были сложены вместе почти так же, как строят свои гнезда птицы. Что-то напоминающее напольное покрытие старого сборного дома просто прислонили к скале, настолько обветренной временем и непогодой, что доски прилипли к ней, словно моллюски.
– А это еще что?
Я показал на ряд металлических стержней, воткнутых в песок вокруг низкой постройки. С них свисали обручи, сплетенные из обрывков проводов, веревок и какого-то вязкого вещества, которое вполне могло оказаться кишками. Они сверкали разными цветами, но не имели определенного, осмысленного рисунка и потому казались монотонно-коричневыми, как смешанные ребенком краски.
Увидев их, Валка просияла и повела меня дальше по линии берега. Я пошел следом за тавросианским ксенологом, бросив быстрый взгляд на площадку перед скалами, где сидел на корточках Энгин, окруженный, насколько я мог понять, детенышами умандхов. Малыши были почти неотличимы от взрослых, только ниже ростом. Энгин раздавал им цукаты из бумажного пакета. Анаис громко смеялась, когда маленькие существа выхватывали угощение у нее из рук.
Валка сняла с шеста обруч, и я только теперь разглядел свисавшие с него ленты. Десятки лент, с привязанными и вплетенными осколками ракушек и камешками, которые тихо позвякивали от дуновения ветра или движения обруча.
– Для чего они нужны? – задал я ожидаемый вопрос.
Она пожала плечами и передала мне обруч. Почувствовав, что это нечто вроде проверки, я задумчиво повертел странный предмет в руках.
– Эти камни не могут производить много шума.
– Для вас или для меня, – сказала Валка, снова убирая планшет в кобуру на бедре. – Умандхи видят ушами, – она для наглядности щелкнула себя по уху, – для них это очень громко.
Она подошла ближе и посмотрела на обруч через мое плечо. Это была единственная сделанная на совесть, с любовью, вещь в царстве кое-как сложенного мусора. Я провел пальцами по плетеной поверхности обруча и осторожно дернул одну подвеску. Внезапно я зажмурился, воображая, что смотрю на предмет глазами умандха.
На внутренней поверхности обруча выступали бугорки, некоторые из них были тоньше и тверже на ощупь, чем другие. В них чувствовался какой-то узор, какая-то схема.
– Это рельефный орнамент, – заключил я.
Золотистые глаза Валки удивленно вспыхнули.
– Вы читали об этом?
– Нет, – покачал я головой.
По правде говоря, я был слишком занят, переживая из-за утраты свободы, чтобы заниматься чем-то еще.
Она прищурилась и поджала губы, а через мгновение сказала:
– Первой норманской исследовательской партии потребовался десяток лет, чтобы выяснить это.
– Может быть, мне просто повезло.
Не думаю, что Валка поверила моим словам, она просто оставила их без внимания.
– Это какая-то система письменности? – спросил я.
Было бы логично, если бы такая слепая раса использовала письмо, которое можно прочесть при касании.
Валка снова пожала плечами:
– Письменность, искусство, карты. Тут нельзя сказать наверняка.
Тоже логично, учитывая то, как трудно понять разум умандхов, и все же я чувствовал, что Валка знает что-то еще, но не говорит.
– Это определенно что-нибудь значит, но…
Она произнесла это «что-нибудь» с такой определенностью, которая отметала всякие любопытные вопросы, однако я уловил в ее словах некий намек… или мне теперь представляется, будто бы я его уловил.
Над нами распростерлась тишина, пока я нерешительно рассматривал кисточку, свисавшую с небольшого, размером с тарелку, обруча. Потом взглянул на другие, выстроившиеся вдоль берега, и спросил:
– Почему они круглые?
– Что?
– Посмотрите на рамки.
Замолчав, я обеими руками повесил колокольчик обратно на столб.
– Они идеально круглые. Больше здесь нет ничего идеального. – Я показал на лачуги вокруг нас. – Почему они так старались, когда делали это?
Я представил себе, как умандхи своими тонкими щупальцами изгибают куски найденной проволоки или травинки в нужную форму, разглаживают их с такой тщательностью, которой никто не замечал за ними при исполнении других работ. Внезапное и сокрушительное чувство несхожести обрушилось на меня, стена непонимания, куда более крепкая, чем лингвистические барьеры. Я обогнул небольшую дюну и заглянул под кусок напольного покрытия, превращенный в нечто вроде крыши.
В моей голове возник еще один вопрос, и, поскольку Валка погрузилась в загадочное молчание, я высказал его вслух:
– Как выглядят ваши развалины? Я не нашел ни одной голограммы в инфосфере дворца.
– Калагах? – переспросила Валка. – Я думала, вы о нем не читали.
Она направилась следом за мной, когда я соскользнул с пологой насыпи в холодное тесное пространство под старым полом. Здесь оказалось суше, чем я представлял, а стены из кусков мусора, связанных между собой веревками, слегка покачивались, потревоженные нашим приходом. Я задумался о том, какими они кажутся умандхам, какая тихая музыка звучит для них в этой темной и уродливой постройке.
– Нет, я хотел сказать, что не читал о рельефном орнаменте.
– Ага, – ответила Валка, – а почему вы спросили?
– Если они построили цивилизацию еще до то того, как на Эмеше появились норманцы, я хотел бы узнать, из чего они ее строили. Здесь недостаточно земли, чтобы вырастить что-то похожее на деревья. Из камней?
Почему-то я не мог представить напоминающих деревья амфибий в роли каменщиков. Валка стояла у дверей и, прищурившись, смотрела на берег, где собрались остальные. Я не знал, что она там видит, и не получил от нее ответа.
– Доктор?
Она вздрогнула и повернулась ко мне:
– Что, простите?
– Что там? Куда вы смотрите? – спросил я, подходя к отверстию, чтобы взглянуть на Энгина и остальных.
Детеныши умандхов разошлись и теперь плескались на мелководье с пронзительным, завывающим гудением. Возможно, это был смех?
– Видите коричневые полоски вот на этом? – Она показала на старого умандха, на туловище которого были заметны темно-коричневые рубцы с тонкими линиями, завивающимися в случайном порядке, как трещины на яичной скорлупе. – Энгин истязает их.
Внутри у меня что-то сжалось, и я оглянулся. Но через мгновение решил, что веду себя как дурак. Мне доводилось встречать искалеченных людей на ступенях святилища Капеллы. Homo hominis lupus[19]. Почему это должно беспокоить меня сильней? Я заставил себя присмотреться.
– Он стегал их плетью?
Валка продолжала говорить, чистые ноты ее голоса пробивались сквозь густой туман в моей голове:
– …Думала, что заставила их это прекратить.
