Я представил себе, как инквизиция отрезает языки, мысленно увидел татуированные и заклейменные лбы. Вспомнил сидевших под мостами ослепленных и сгорбленных мужчин и женщин, протягивающих руки за милостыней, их лица с темными крупными надписями «ЕРЕТИК» на лбу, их содранную кожу на щеках, расцарапанных от боли. Как часто я видел и в Мейдуа, и в Боросево этих людей, чью правду вырезали ножи катаров, превратив в слухи и легенды, шепотом пересказываемые в толпе? Слишком часто. Я умолк, понимая, что непоправимое уже свершилось, что нас с Валкой скоро поведут на допрос и, по крайней мере, я сам присоединюсь ко всем этим калекам на ступенях того самого городского храма, где мы когда-то попрошайничали вместе с Кэт. Мне чудилось, что в комнату вот-вот, вышибив дверь, ворвутся стражники.
Но ничего не произошло. И Валка, несмотря ни на что, казалась совершенно спокойной. Разумеется, она отдавала себе отчет в том, что мы говорили. И должна была понимать, чем это обернется. Но она лишь улыбалась мне и попивала бесценное вино.
Это было совершеннейшее безумие. Я услышал голос – свой собственный голос – продолжавший говорить о запретном:
– Как вы их называете, – я сделал вялый жест рукой, едва не расплескав вино, – этих строителей?
Валка подняла глаза к потолку, словно читая слова, написанные на своде ее черепной коробки:
– Ke kuchya mnousseir.
– Мрачные?
– Тихие, – поправила она. – Мне не стоило вам об этом говорить.
Ее голос изменился, стал почти деревянным, как будто она все время подыскивала нужные слова.
– За дипломатическими апартаментами официально не наблюдают, но я не доверяю вашим бюрократам.
В более привычной ситуации я мог бы и поспорить. Это был дворец, резиденция палатина. Каждая комната в нем должна находиться под наблюдением. И каждый человек. Но когда угас следующий день, а за ним и следующий, но нас не схватили и не начали пытать, мне пришлось согласиться с тем, что Валка права. Однако в тот момент жажда знаний, повинуясь которой я отправился в тюрьму колизея и угодил в руки к Балиану Матаро, пригвоздила меня к дивану, словно бабочку к листу картона.
– Почему вы называете их Тихими? – Я прикусил губу, с тревогой оглядываясь на дверь. – Это звучит несколько… театрально, вы не находите?
«И я бы знал об этом».
– Потому что все их постройки – здесь. На Садальсууде, Иудекке, Рубиконе, Озимандии, Малкуте и так далее – там ничего нет.
– Что, простите?
– Ни инструментов, ни кораблей, ни каких-либо других артефактов, – говорила она, не отводя янтарно-желтых глаз от моего лица; в любом другом случае я бы этому только обрадовался, но тогда от ее взгляда у меня холодело внутри. – Только сами постройки. Они немые. Тихие.
Нас накрыла еще одна волна молчания, и, пока мы сидели в безмолвии, я усваивал ту информацию, которую Валка позволила мне усвоить. Что-то из сказанного ею расставило все по местам, и я спросил:
– Значит, никаких останков? Серьезно? – Я снова взял бокал с вином. – Как такое возможно? Куда они исчезли?
Так невыразительно пожать плечами, как это сделала Валка, нужно было еще постараться.
– Понятия не имею. Но это сильно облегчает задачу Капеллы.
– Вы подозреваете, что это они обо всем позаботились? Забрали все, что там было?
– Что? – Сверкающие глаза Валки стали большими, как блюдца. – Да нет же! Это невозможно! Мессир Гибсон, в вашей Капелле служат люди, а не боги.
Она прищурилась, а я едва сдержался, чтобы не скрипнуть зубами:
– Капелла не моя.
Слабый звук, зародыш смеха, сорвался с губ Валки.
– Как скажете, варвар.
Я уже собирался огрызнуться в ответ, но взглянул в ее улыбающиеся глаза и только тогда понял, что она произнесла это слово мягко, почти дразняще.
Застигнутый врасплох, я продолжил, заикаясь:
– Но ведь останки не могли исчезнуть. Они должны были что-то делать со своими умершими. Должны были оставить…
– Ничего, – оборвала меня Валка и снова пожала плечами. – Ничего, мессир Гибсон. Только сами постройки.
Я нахмурился, но не нашел слов и лишь отхлебнул вина, чтобы скрыть свою растерянность:
– Этого не может быть.
– Но это правда.
– Совсем ничего?
– Только резьба, – Валка махнула рукой, потом еще раз и еще, с каждым жестом меняя голограммы, – резьба, о которой я вам рассказывала и которой подражают умандхи своими цепочками узелков.
Еще одним движением руки она наколдовала изображение этой резьбы, хотя я и так хорошо ее помнил и даже зарисовал в своем блокноте.
– Совершенно не поддается расшифровке, разумеется, – пояснила она.
У меня упало сердце.
– Неужели никто не знает, как ее прочитать? И за пределами Империи тоже?
– Я ни о чем таком не слышала. Какие-то недобросовестные схоласты пытались это сделать, но не предложили никакой теории о том, как эти символы соотносятся с устной речью, а если соотносятся, то… – Она умолкла на полуслове.
– Это проблема Розетты, – заключил я.
Я заметил ее удивленно приподнятые брови и рассказал, что на Земле когда-то существовал народ, чью письменность никто не мог прочитать. До тех пор, пока не был найден монумент, на котором древние письмена сопровождались параллельными текстами на двух других, известных языках того времени. Он стал своеобразным ключом, позволившим открыть тайны письменности этой исчезнувшей империи.
– А самое странное, – торопливо добавил я, чтобы утаить бурлящие в груди эмоции, – что эти иероглифы были вовсе не идеограммами, а системой связанных логограмм с элементами алфавита… Что такое?
Валка улыбалась мне. Не только одними глазами, но настоящей улыбкой, которая продержалась всего мгновение, а затем погасла под тяжестью моего взгляда.
– Ничего, – покачала головой Валка.
– Но зачем было прилетать сюда? – Я неопределенно махнул рукой в сторону мерцающей голограммы с изображением каменных фасадов Калагаха, черных и гладких, как чистое стекло. – Есть много других мест за пределами Империи, где Капелла не обладает такой властью.
Наконец она ответила:
– Но нет таких, что не контролировались бы экстрами.
Слова прозвучали невнятно, поскольку рот ее был наполнен крепким вином дома Маркарянов. Валка ткнула в меня пальцем:
– Единственными варварами во Вселенной, которые еще хуже вашей породы.
Она фыркнула, но я так и не понял, презрительно или насмешливо.
– Моей породы? – переспросил я, прекрасно понимая, кого она имеет в виду, но эта реплика давала мне возможность отделить себя от остальных.
Снаружи, за узким окном, прошипел на заходящее солнце орнитон.
– Соларианской империи, – уточнила Валка.
Я поджал губы, зацепившись за обломанный край резца – память о схватках на Колоссо:
– Мне мало что известно об экстрасоларианцах.
Я не знал, как продолжить этот разговор, и решил свернуть в другую сторону:
– Так, значит, эти… Тихие… они и есть предмет ваших исследований, а вовсе не умандхи?
Доктор Ондерра сделала еще один, более размеренный глоток, осознавая теперь ценность вина. Затем решительно кивнула и отбросила со лба волосы, на мгновение задержав пальцы в темно-рыжих локонах:
– Как скажете.
– Я все еще не верю, что
