Это было лицемерие, и я возмущался им так, как только молодость может возмущаться грехами эпохи и власть имущих. В своем юношеском скептицизме я разглядел одну важную истину: при всех разговорах Капеллы о святости сами ее служители ни во что не верили. Они допустили решающую и атеистическую по сути ошибку, считая, что являются единственной подлинной силой и что цивилизация держится исключительно на жестоком обращении власти с невинными. Трудно придумать более ужасную мысль, но она лежала в основе всей их религии, поэтому я не мог стать ни капелланом, ни приором.
А придется стать.
День моего отлета выдался таким же отвратительным, как и все остальные: хмурый, с предштормовым предупреждением. Я должен был отправиться на суборбитальном шаттле в летний дворец моей бабушки в Аспиде, чтобы увидеться с матерью, как я уже прекрасно понимал, в последний раз. Отец не пришел попрощаться со мной, а также Феликс и другие старшие учителя. Легкий дождь уже облизывал взлетную полосу аэропорта в долине за городской стеной, там, где заканчивались предместья. Криспин увязался со мной, радуясь, как и я в свое время, любой возможности хотя бы ненадолго сбежать из Обители Дьявола.
Замок высился на горизонте, темное пятно над туманными огнями Мейдуа. Порывистый ветер задувал с восточных дюн, голая скала из песчаника увенчивала равнину, словно остов разбитого космического корабля. Ветер вцепился холодными пальцами в мой длинный камзол и хлопал брезентовым навесом у нас над головами. Бетон потемнел от дождя.
– Ты готов сказать матери «до свидания»? – спросил Криспин.
– Что?
– Говорю, ты готов снова увидеть мать? – повторил он, разглядывая меня из-под густых бровей, сведенных настолько плотно, что над носом образовалась тонкая складка.
Я задумался о том, что он пытается увидеть в моем лице, и мышцы непроизвольно напряглись от паранойи, усилившейся за эти дни добровольного изгнания. На мгновение я словно бы услышал голос Гибсона, напоминающий, что страх – это яд.
Подавив тревогу, я ответил:
– Готов? Да, пожалуй. Странно, что ты решил составить мне компанию.
– Смеешься? – Криспин похлопал меня по плечу. – Я люблю летний дворец. Кроме того, – он с заговорщическим видом наклонился ко мне, – дома сейчас такой переполох. Ты же знаешь?
Я уставился на него, не решаясь ничего ответить. Мне вдруг показалось, что он съежился, – облаченный в броню гладиатор с Колоссо снова превратился в моего младшего брата.
Наверное, я смотрел слишком долго, потому что он приподнял густые брови и спросил:
– Что?
Отбросив с лица прядь черных как смоль волос, я отвернулся, засунув руку в глубокий карман камзола. Пальцы нащупали универсальную карту, спрятанную за подкладку. Теперь уже бесполезную. Схоласты не возьмут к себе послушника без рекомендательного письма, и традиция требовала, чтобы оно было написано от руки особым шифром, известным только членам ордена. Я проглотил комок в горле и покачал головой, перечеркнув недавние свои усилия поправить прическу.
– Не хочу улетать.
– Что? Ты предпочел бы остаться здесь? – Криспин наморщил нос и посмотрел на декурию солдат, стоявших неподалеку. – Ты не будешь сильно скучать.
Слова застряли у меня в глотке, и я крепко сжал зубы. Мне захотелось ударить брата, чтобы разрушить его жизнерадостное настроение. Я понял это по его небрежному пожатию плечами. Он вовсе не жаждал править.
– Надеюсь, отец добьется своего, – сказал Криспин. – Он мечтает получить баронские владения в Вуали, ты ведь знаешь? Говорят, наш дом может улететь в другую систему, после того как я… ну, в общем…
Он умолк, осознав, что тема разговора может показаться мне неприятной.
Сквозь пелену дождя выглянул силуэт шаттла, похожий на ворону, кружащую над падалью. Вой двигателя вливался в монотонный шум воды. У меня в груди гудела пустота, словно эхо в покинутом храме. Подобное отчаяние я ощущал потом не раз, но только однажды оно было настолько сильным: в подземельях нашего горячо любимого императора, когда я ожидал казни.
– Но зато ты улетишь отсюда, – просиял Криспин. – Это… это ведь здорово, правда? Может быть, ты даже увидишь Бледных.
Я фыркнул:
– Все, что я увижу, – это учебный монастырь для анагностов.
– Анагност, – брат задумчиво почесал редкую щетину на подбородке, – чудное слово.
– Это будет ужасная тоска, – проворчал я.
– Конечно, – ответил Криспин, поправляя винно-красный колет, надетый поверх черной рубашки. – До тех пор, пока ты не станешь инквизитором и не начнешь пулять атомиками по Бледным. – Он усмехнулся. – Может быть, ты даже станешь советником в воюющих легионах.
Я отвернулся и скорчил гримасу со словами:
– Только, по мне, лучше заключить мир с чужаками.
Криспин вдруг непривычно затих, и я обернулся, почувствовав на себе его взгляд:
– В чем дело?
– Ты вправду считаешь, что Бледные стоят того, чтобы их спасать?
– Сьельсины?..
Я прищурился, глядя на приближавшийся шаттл. Наши охранники зашевелились, приводя себя в порядок и слегка поскрипывая броневыми пластинами.
– Это единственная способная на космические путешествия раса, которую мы встретили. Тебе не кажется, что они заслуживают кусочка… – я указал рукой на небо, – всего этого?
Криспин сплюнул на бетон:
– Ересь.
– Не хочу быть священником, – вздохнул я, приподняв брови.
– Отец говорил мне.
В голосе брата послышалось огорчение.
– Криспин, ты беседовал с отцом? После того, как Гибсона… – Я не смог произнести это слово, закрыл глаза, чтобы сдержать подступающие слезы, и попробовал еще раз: – На днях?
– Только мимоходом, – пожал он бычьими плечами. – Тебе оказали честь. Я слышал, что в Капеллу принимают не каждого.
– Ekayu aticielu wo, – сказал я.
«Я не каждый».
Брат узнал язык, и его бледная кожа побелела еще сильнее.
– Мне так хотелось стать схоластом, – закончил я.
Явно смущенный моей небольшой речью на языке сьельсинов, Криспин заметил:
– Это я тоже слышал…
Шаттл опустился рядом с нашим павильоном. Четверо охранников поспешили к нему.
– …Не могу представить, как можно хотеть такого. Заблокировать все свои чувства. По-твоему, это не странно?
Обдумывая ответ, я помолчал, устремив взгляд к далекому городу за пеленой усилившегося дождя. Обитель Дьявола казалась частью шторма, черный силуэт на сером фоне. Подкравшийся страх перед отцом, возможно еще не закончившим со мной, заставил меня пожалеть о том, что я не умею управлять эмоциями, как настоящий схоласт. Вот бы погрузиться в спокойствие безучастного терпения – апатею стоиков – и забыть обо всем!
– Это просто метод, Криспин.
– Да знаю я, что это метод, будь он неладен, – брат подошел к краю навеса и стоявшему за ним шаттлу, – я всего лишь спросил, не кажется ли тебе это странным.
– Нет.
Я снова отбросил с лица длинные волосы и прищурился, стараясь что-нибудь разглядеть за дождем и запомнить этот момент, когда темный замок растаял во мгле. В моем кожаном ранце, прислоненном к дорожному сундуку, лежали блокнот с
