этого комитета (совместно с представителями революционных профсоюзов) происходило именно в полицайпрезидиуме Берлина. Переход прусского правительства к прямому противостоянию сразу же затмил прочие обсуждавшиеся вопросы. Догматиков от революционного марксизма смущало: перешла ли революция ко второй, социалистической фазе, только в этом случае можно было выдвинуть призыв к свержению правительства Эберта. Теоретики революции пока не увидели такого перехода. «Независимые социал-демократы», революционные профсоюзы и коммунисты издали совместную декларацию: «Этот удар, нанесенный полицайпрезидиуму Берлина, направлен против всей германской революции, против всего германского пролетариата, и на него нужно ответить». Декларация призвала к массовым демонстрациям: «Речь идет о судьбе революции»[447]. Возможно, наиболее последовательными в своей революционности на данном этапе были профессиональные союзы крупных берлинских предприятий.
Строго говоря, столь открыто выраженный призыв «сохранить революцию» был именно тем, в чем более всего нуждалось правительство Эберта — Шейдемана. Теперь проще, чем прежде, можно было обвинять «Спартак» в попытке политического переворота, в стремлении к путчу.
Ожидаемая массовая демонстрация началась во второй половине дня в воскресенье на Аллее Победителей. Это было самое массовое проявление чувств немецкого народа. Со всех рабочих пригородов к центру германской столицы устремились толпы тех, кто в кастовом прусском государстве всегда был в основании социальной пирамиды. Реяли красные знамена, блестели штыки, и Карл Либкнехт выступал, казалось, на всех перекрестках. В революционном фольклоре уже отличали «Карла Великого» — Карла Либкнехта от «Карла Малого» — российского посланника Карла Радека (прибывшего в Берлин на Рождество).
Грандиозная демонстрация шла с запада на восток, минуя Королевский замок и устремляясь к «замку Эйхгорна» — полицайпрезидиуму на Александерплац. Именно здесь состоялось совещание семидесяти одного профсоюзного лидера и независимых социал-демократов. Новая сила — коммунисты были представлены Карлом Либкнехтом и Вильгельмом Пиком.
Бесшабашный Эрнст попытался уговорить собравшихся в полицайпрезидиуме. Он охладел в своем порыве весьма быстро — как только увидел нечто вроде военного лагеря: вагонные платформы с пулеметами, прибывающие из Шпандау грузовики с оружием, вооруженных винтовками рабочих. «Герр Эрнст, — обратился к нему Эйхгорн, — место, как вы видите, занято»[448] . Узнав, что в зале наверху рабочие лидеры проводят совещание, Эрнст предпочел за благо поспешно удалиться.
Периодически один из заседавших вождей выходил из зала на балкон и обращался к присутствующей толпе. Серьезным пунктом их речей было утверждение, что двухнедельного подготовительного срока недостаточно для подготовки к всегерманским выборам. Теперь теоретики революции склонялись к выводу, что наступила «вторая фаза».
Карл Либкнехт еще в ноябре 1918 г. объявил, что «Германия беременна революцией». Не наступил ли момент родов?
Представители революционных партий и профсоюзов призвали к еще более впечатляющей демонстрации в понедельник утром. На этот раз отношение к официальной власти было выражено более определенно и последовательно: «Вперед к борьбе за социализм! Вперед за власть революционного пролетариата! Долой правительство Эберта — Шейдемана!» Совещание выдвинуло революционный комитет из 53 членов во главе с Либкнехтом, Ледебуром и Шольце. Последовало обращение к германской нации: «Товарищи! Рабочие! Правительство Эберта — Шейдемана скомпрометировало себя. Нижеследующим оно объявляется низложенным Революционным комитетом, представителями революционных социалистических рабочих и солдат (представителей независимой социал-демократической и коммунистической партий). Нижеподписавшийся Революционный комитет временно взял на себя правительственные функции»[449].
Судя по всему, революционный комитет поспешил. Ни ЦК независимых социал-демократов, ни руководящие органы Коммунистической партии Германии не были еще готовы к столь открытому противостоянию с государственными властями. Будущее кутал туман. Возможно, только в Москве переживали за судьбу германской революции так же остро, как собратья по классу в Берлине.
Такой же туман источала и берлинская зима. Ночью вооруженные группы захватили помещения ведущих газет и ряда правительственных зданий, в том числе германский монетный двор. Поддержат ли массы немецкого народа эти действия? К полудню масса демонстрантов превзошла даже внушительную вчерашнюю. Приезжали и уезжали грузовики. Толпа на Вильгельм-штрассе яростно аплодировала Либкнехту. Но уже были приметны и армейские грузовики. А из окна рейхсканцелярии обращался к своим сторонникам Шейдеман. Накануне ночью революционный комитет переместился в Королевский замок, но не ужился здесь с революционными матросами и покинул замок днем, не имея с этого времени постоянной резиденции.
Полюсами противостоящих сил были рейхсканцелярия и полицайпрезидиум. Первые звуки выстрелов прозвучали близ универсального магазина Вертхайма на Лейпцигской площади, примерно в два часа дня. Правительство Эберта объявило чрезвычайное положение. Во исполнение этого решения министр национальной обороны Носке реквизировал в Далеме помещение женской гимназии и создал Чрезвычайный штаб. Вышедшие на мирную демонстрацию люди теперь прятались в магазинах, за домами, за рекламными урнами. Царил звук пулеметных очередей и разбиваемого стекла. Над городом повис мрак; холодный дождь лил не переставая.
О характере происходящего говорит грабеж универмага Вертхайма. Немалые эмоции вызвало провозглашение нейтралитета матросами, разместившимися в Королевском замке. Интересовало ли их только выплаченное вовремя денежное довольствие? Но другие матросы кинулись на захват здания Военного министерства на Ляйпцигерштрассе. Здесь некоему герру Гамбургеру вручили бумагу, в которой говорилось о низложении правительства Эберта и переходе власти к революционному комитету. Истинный прусский чиновник Гамбургер обратил внимание на то, что бумага не подписана, а соответственно, никем не авторизована. Пока революционные матросы искали члена Революционного совета, который мог бы подписать декрет, правительственные войска уже заняли Военное министерство. Революционным отрядам не удалось
А большевики просто отказывались верить, что германские братья по классу откажутся поддержать своих самых горячих и многолетних сторонников. В великом недоумении и испытывая безмерное разочарование, 12 декабря 1918 г. внушительная советская делегация (в которую входили Бухарин, Иоффе, Радек и Раковский), так и не сумев пересечь германскую границу, вынуждена была возвратиться в Москву. Только Радек сумел тайно пробраться в Берлин — здесь он 30 декабря присутствовал при создании в Берлине Коммунистической партии Германии. Немецкие официальные лица определили его миссию как «осуществление совместно с германскими рабочими вооруженной борьбы против Антанты на линии Рейна». На всякий случай 4 января 1919 г. М. Эрцбергер прозондировал отношение Запада — потребовал узнать, согласится ли Антанта принять сдачу Радека и Иоффе в плен западным союзникам в Спа?[450]
Между тем германские левые, понесшие несколько поражений в конце 1918 г., готовились к решающему сражению. Их бедой была разноголосица в рядах, свирепое несогласие друг с другом. «Спартак» шел сепаратным от «независимых социал-демократов» курсом. «Независимые» истово ненавидели прочих социал-демократов. «Охранители революционных цехов», боевые профсоюзы, двигались по своей траектории: Страсти накалялись. Газета «Роте фане» призывала к ответу «Эберта-вешателя», пролившего кровь братьев по классу в прошедшее Рождество. Газета призывала весь трудовой Берлин выйти на похороны 28 декабря 1918 г.: «Пролетарии! Мужчины и женщины труда! Да здравствует мировая революция!» Императорские катафалки везли черные фобы, которые были украшены гирляндами из белых и красных роз. Процессия медленно двигалась по Унтер ден Линден.
В этот день социал-демократический орган большинства «Форвертс» объявил войну «кровавой
